Элизабет выезжает из деловой части Сиэтла и направляется к восточным холмам. Вскоре мы уже едем по жилым кварталам. Я замечаю табличку с названием одной из улиц: Саус-Ирвинг-стрит. Она резко забирает влево на какую-то пустынную улицу с обветшалой детской площадкой с одной стороны и большой зацементированной автостоянкой с рядом пустых кирпичных строений с другой. Элизабет заезжает на стоянку и останавливается возле последнего кирпичного здания.
Она поворачивается ко мне.
– Приехали, – бормочет она.
У меня волосы шевелятся на затылке, а сердце колотится как сумасшедшее.
– Тебе необязательно это делать, – шепчу я. Рот ее угрюмо сжимается, и она вылезает из машины.
«Это ради Миа. Это ради Миа», – произношу я быструю молитву. Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо.
– Выходи, – приказывает Элизабет, рывком распахивая заднюю дверцу.
Черт. Когда я вылезаю, ноги мои так сильно дрожат, что я не уверена, смогу ли стоять. Прохладный вечерний бриз приносит аромат наступающей осени и пыльный, затхлый запах заброшенных зданий.
– Какие люди!
Джек появляется из маленькой дощатой двери с левой стороны здания. Волосы его коротко подстрижены, в ушах нет серег, и он в костюме. В костюме? Джек развязной походкой подходит ко мне, источая надменность и ненависть. Сердце мое начинает биться еще быстрее.
– Где Миа? – запинаясь, бормочу я. Во рту так пересохло, что я с трудом выдавливаю слова.
– Всему свое время, сука, – глумливо ухмыляется Джек, останавливаясь передо мной. Я практически чувствую вкус его ненависти и злобы. – Деньги?
Элизабет проверяет сумки в багажнике.
– Да тут чертова уйма наличных, – в благоговении говорит она, открывая и закрывая «молнию» каждой сумки.
– А ее сотовый?
– В мусорном баке.
– Отлично, – скалится Джек и неожиданно наносит мне с размаху сильный удар по лицу.
От этого жестокого неспровоцированного удара я лечу на землю, и голова моя с глухим тошнотворным стуком отскакивает от бетона. Боль взрывается в голове, из глаз брызжут слезы – и все плывет у меня перед глазами, а череп словно раскалывается надвое.
Я безмолвно кричу от мучительной боли и ужаса. О нет… мой Маленький Комочек! Джек на этом не останавливается, нанося быстрые, жестокие удары мне по ребрам, и от их силы воздух вырывается у меня из легких. Крепко зажмурившись, я пытаюсь бороться с тошнотой и болью, бороться за спасительный глоток воздуха. Маленький Комочек… ох, мой Маленький Комочек…
– Это тебе за SIP, паршивая сука! – орет Джек.
Я подтягиваю ноги, сжимаюсь в комок и жду следующего удара. Нет. Нет. Нет.
– Джек! – пронзительно кричит Элизабет. – Не здесь. Не средь бела дня, бога ради!
Он останавливается.
– Сука этого заслуживает! – злорадствует он.
И этим дает мне одну драгоценную секунду, чтоб вытащить пистолет из-за пояса джинсов. Дрожащей рукой я прицеливаюсь в него, нажимаю на спусковой крючок и стреляю. Пуля попадает Хайду чуть выше колена, и он кулем валится на землю, воя от боли, сжимает бедро пальцами, сквозь которые течет кровь.
– Сука! – ревет Джек.
Я поворачиваюсь к Элизабет, и она в ужасе таращится на меня и вскидывает руки над головой. Она расплывается… темнота смыкается. Черт… Она в конце туннеля. Тьма поглощает ее. Поглощает меня. Где-то далеко разверзается ад кромешный. Визг автомобильных шин… хлопанье дверей… крики… топот ног. Пистолет выпадает из моей руки.
– Ана! – Голос Кристиана… голос Кристиана… его полный муки голос. Миа… спаси Миа.
– АНА!
Темнота… покой.
Боль. Одна только боль. Моя голова, грудь… обжигающая боль. Бок, рука. Боль. Боль и приглушенные голоса во мраке. Где я? Я пытаюсь, но не могу открыть глаза. Шепот становится яснее… маяк в кромешной тьме.
– У нее сильные ушибы ребер, мистер Грей, и мелкая трещина черепа, но основные показатели стабильные и хорошие.
– Почему она до сих пор без сознания?
– У миссис Грей – сильная контузия головы. Но мозг функционирует нормально, и нет никакой церебральной опухоли. Она очнется, когда будет готова. Просто дайте ей время.
– А ребенок? – Слова полны мучительной боли.
– С ребенком все в порядке, мистер Грей.
– Ну слава богу. – Это как литания… как молитва. – Слава богу.
О боже. Он беспокоится о ребенке… Ребенок?…Маленький Комочек. Конечно. Мой маленький Комочек. Я тщетно пытаюсь пошевелить рукой, чтобы положить ее на живот. Рука не двигается. Ничего не двигается.
«А ребенок?.. Слава богу». Маленький Комочек невредим.
«А ребенок?.. Слава богу». Он волнуется о ребенке.
«А ребенок?.. Слава богу». Он хочет ребенка. Ну слава богу.
Я расслабляюсь, и темнота снова накрывает меня, избавляя от боли.
Все тяжелое и болит: ноги, руки, голова, веки. Ничем не могу пошевелить. Глаза и рот крепко закрыты и не желают открываться, делая меня слепой, немой и беспомощной. Когда я всплываю из тумана, сознание маячит где-то рядом, как соблазнительная сирена, до которой никак не дотянуться. Звуки становятся голосами.
– Я не оставлю ее.
Кристиан! Он здесь… Я пытаюсь заставить себя очнуться… Его голос, напряженный, мучительный шепот.
– Кристиан, тебе надо поспать.
– Нет, папа. Я хочу быть рядом, когда она придет в себя.
– Я посижу с ней. Это самое малое, что я могу сделать после того, как она спасла мою дочь.
Миа!
– Как Миа?
– Она слаба… напугана и зла. Понадобится еще несколько часов, чтобы рогипнол окончательно вышел из ее организма.
– Господи.
– Знаю. Я чувствую себя трижды дураком, что уменьшил ее охрану. Ты предупреждал меня, но Миа такая упрямая. Если бы не Ана…
– Мы все думали, что Хайд уже сошел со сцены. А моя сумасшедшая глупая жена… почему она мне не сказала? – Голос Кристиана полон муки.
– Кристиан, успокойся. Ана – замечательная девушка. Она невероятно храбрая.
– Храбрая, своевольная, упрямая и глупая. – Голос его срывается.
– Эй, – бормочет Каррик, – не будь слишком строг к ней. И к себе тоже, сынок. Я, пожалуй, пойду к твоей матери. Уже четвертый час ночи, Кристиан. Тебе в самом деле надо хоть немного поспать.
Я проваливаюсь в черноту.
Туман немного рассеивается, но у меня нет чувства времени.
– Если ты ее не отшлепаешь, то это сделаю я. О чем, черт побери, она думала?