– Вот дерьмо! – шепчет кто-то, а на экране – когтистая тварь, ощерившаяся пушками.
– Сэр, они ворвались в главный зал!
Барклай выходит на связь: «Мартинес – на платформу! Скажи Дикерсону, пусть отправляет первый поезд. Все, наше время вышло».
– Сынок, тебе в главный зал, – говорит мне полковник Барклай. – Ради этих людей, задержи цефов хоть немного.
Я иду в зал. А там осьминожки резвятся вовсю, мелочь и тяжеловесы топают по полу, кроша мрамор, и косят Барклаевых людей направо и налево. По стенам и потолку лезут гигантские стальные тараканы – охотники, прыгающие на зазевавшихся людей и раздирающие их на части. Повсюду баррикады из мешков с песком – Роджер, честное слово, гребаные баррикады из песка! Те, кто за ними прячется, чуть меньше получают от цефов – но не потому, что дурацкая горстка грязи способна остановить цефовскую пулю. Просто цефы таких меньше замечают. Но это ненадолго.
Сзади доносят: раненых убрали с мезонина. Мы отступаем, перегруппируемся на лестницах, стараемся продержаться еще немного, пока из туннелей под нами отходят поезда. А я спрашиваю себя: Барклай-то хоть знает про подземные осьминожьи гнездилища? Знает, какие линии еще уцелели, а какие разорваны пополам? Не свалятся ли отправленные поезда на полном ходу в новоявленный каньон – их тут немало появилось, мода нынче проделывать дыры в местности. И отвечаю себе: не будь дятлом, все они продумали, делай что приказано и не лезь в дела начальства. Лучше о патронах подумай. К счастью, их тут завались, знай подбирай чужие магазины, погремушки и стволы – из большинства и выстрелить толком не успели, цефы их хозяев моментально превратили в отбивные. Стоило б подумать, какой такой гений тактики решил, что лучший способ обеспечить амуницией несчастных засранцев, оставшихся в живых после пяти минут боя, – это ободрать трупы товарищей, благо их повсюду навалом. Увы, способ на диво эффективен.
Мы отходим.
Отходим.
Отходим.
Нас осталось немного. Большинство лежат в зале и на лестницах, разодранные в лохмотья. Но ценой их жизней куплена отсрочка, выиграно время: мы теперь у северного края перронов, и ни единого гражданского не видно. Цефы наседают, но последний поезд еще ждет на платформе, и там для нас заказаны места. Барклай снова рядом, дерется как простой солдат, выжат как лимон, но видно – уже ничего не боится. Даже улыбается мне – чуть-чуть уголком рта. Мол, сынок, справились мы, эвакуировали гражданских.
Я улыбаюсь в ответ, хотя он, конечно, того не видит.
А потом на нас валится потолок.
Может, это цефовская артиллерия подсиропила или здание не выдержало пальбы и взрывов и что-то важное надломилось. Так или иначе, вокруг внезапно валятся камни, бетон и арматура, и все, кому еще нужно, понимаешь ли, дышать, выкашливают пыль из легких, пыль столбом, и видимость как в супе – метра на три. Барклай орет: «Шевелите задницами, шевелите, не ждите нас!» Думаю, это первый за долгое время приказ, с удовольствием исполненный людьми при поезде, и вот он тю-тю, наш билетик домой, наша передышка на пару дней, часов или десяток гребаных минут, пока новая цефовская атака не загонит нас в тартарары, туда, где ни выиграть, ни убежать.
А за нами, в пыльном сумраке, я уже слышу возню, шорохи и полязгиванье подле оставленных нами трупов.
Негусто нас уцелело: мы с Барклаем да полдюжины бойцов, которым представить меня не потрудились. Кто-то из этих непредставленных вспоминает: наверху, в главном зале, припаркована пара джипов – если, конечно, цефы не разнесли их вдребезги.
Нам осталось всего-то протанцевать через стадо цефов и уехать на джипах.
По мне, идейка дерьмовая. Я б лучше попытал счастья, удираючи по туннелю. Безопасная ведь дорожка. Если не безопасная, что получается? Мы только что скормили тысячу гражданских осьминожкам, вот что получается, и начальство наше по уши в дерьме самого вонючего свойства. В общем, по туннелю мы пойдем к безопасному месту, отступим, огрызаясь, в гнездо цефовское не полезем, и ОК. Но Барклай решил атаковать и ведет нас вверх по лестницам. Может, знает больше меня. Надеюсь. На первый взгляд не похож он на идиота. Неприятно было б ошибиться, целый час проваландавшись с ним рядом.
На лестницах теряем бойца, рядовую первого класса Андреа Гамджи, разорванную чуть не пополам цефовской очередью. Я – последнее, что она увидела в этом мире. Вот смотрит на мой треклятый визор, и вот – пуфф, нет ее, за тусклыми холодными гляделками уже ничегошеньки не осталось, пустые стекляшки. Прощай, Андреа Гамджи! Говорю себе: может, ей повезло, вот так и сразу, – а сам пригибаюсь, увертываюсь от цефовских гостинцев, а заодно обчищаю труп счастливицы Андреа.
Но секунд тридцать все идет куда лучше, чем я полагал. В зале цефов всего ничего – наверно, остались только уборщики, подчистить за атакой. Хордовые убрались, а в пустом месте бесхребетные не слишком заинтересованы.
Застигаем их врасплох: выносим двух охотников, трех рядовых и тяжелого без потерь. Но боевой дух это не шибко поднимает: вокруг разбросаны наши потери с первой атаки – и некоторые еще шевелятся.
Ага, и в самом деле снаружи припаркован «бульдог» – рядом со стеной, через дыру видно. Барклай отсылает пару бойцов завести и проверить машины и еще пару – поискать раненых и рацию, чтоб вызвать эвакуационную вертушку. Остальные заняты перестрелкой, и я поражаюсь тому, как мало вдруг стало цефов на вокзале. Полчаса назад тучей налетали – и куда подевались?
Банальный ответ: убрались в безопасное место, чтоб тяжелая артиллерия пропахала место как следует.
Артиллерия явилась через забранное железной решеткой окно в южной стене – есть такие огромные, в три этажа, стекла. Тварь проламывает его, словно папиросную бумагу, прыгает на пол среди стеклянного ливня – исполинский красноглазый трехногий циклоп, вынюхивающий добычу. Даже в комбинезоне, барабанные перепонки чуть не лопаются от визга.
Думаю: старый знакомец.
Хоть в ушах звенит, слышу: «бульдог» зачихал, завелся, заглох. Слышу приглушенные ругательства тех, кто собрался подыхать здесь, и благодарю еще раз рядовую первого класса Андреа Гамджи, оставившую мне в наследство единственное оружие, способное вынести гада-визгуна.
Я – крутой голем, зомби, убийца гигантов. Я целюсь из ракетомета JAW и молюсь Аллаху, чтоб смерть приходила лишь единожды.
Роджер, кое-что ты уже знаешь: сколько нас было, сколько осталось, скольких Барклай сумел вывести. Знаешь – Барклай просил выслать вертушку, и его послали на три буквы. Наверное, тогда слишком оживленное движение было над Мидлтауном, побоялись, суки, что вертушка в затор попадет, к нам не пропихнется. Ну а если ты этого не знаешь, какого хрена явился со мной разговаривать?
Есть еще кое-что, чего ты знать не можешь и не имеешь права. Нельзя говорить тебе, что сказал мне один из наших, прежде чем я продырявил ему голову, и что сказал мне его кореш после. Уж не знаю, каким невидимым дятлам ты молишься – но помолись крепко, чтоб такого не слышать никогда в жизни.