Который, может быть, заслуживает власти!
За окнами спортивного зала валил, крутил, метался густой снег. И если б кто-нибудь решил заглянуть в одно из этих окон, он увидел бы странную картину: мечущегося по залу молодого человека с накладным носом, с палкой в руках, с волосами дикого красного, не существующего в природе оттенка, и рыжую девочку, что бегала за ним по пятам, как собачонка…
— И финал… – тяжело дыша, проговорил Миша. – Действие пятое, сцена шестая… Прошло четырнадцать лет… Монастырь, где Роксана укрылась в трауре по своему Кристиану. Суббота, и, как обычно, ровно в четыре она ждет в гости Сирано, чтоб он развлек ее своей «газетой» — просто хроникой светских новостей… Она ждет его ровно в четыре, но… его убивают наемные убийцы!
— Как?! – воскликнула Таня.
— А вот так. Бревном по башке.
— И… они не увидятся?! И Роксана так и не узнает, кто писал ей письма?!
— Спокойно, узнает… Он притащится из последних сил… Он прита-ащится! – простонал Миша, опираясь на посох Деда Мороза и хромая, подволакивая ногу, достиг брусьев, припал к ним, повис на них…
– Прощайте. Я умру. Как это просто все!
И ново и не ново.
Жизнь пронеслась, как на ветру
Случайно брошенное слово.
Бывает в жизни все, бывает даже смерть…
Но надо жить и надо сметь.
И если я прошел по спискам неизвестных,
Я не обижен… Ну, не довелось…
Я помню, как сейчас, один из ваших жестов,
Как вы рукой касаетесь волос…
Я не увижу вас. И я хочу кричать:
— Любимая, прощай! Любимая!
Довольно! Мне горло душит смерть.
Уже пора кончать…
Предсмертный голос Сирано гулко разносился в пустом спортзале загородной школы:
…Вы дали мне любовь.
Как одинокий марш,
Она звучит во мне, и, может быть, за это
Навеки будет образ ваш
Последним образом поэта…
…………………………………………………
Вся жизнь прошла, как ночь, когда я был в тени…
И поцелуй любви и лавры славы
Они срывали за меня,
Как в поздний вечер памятного дня.
— Подавай: «О, как я вас люблю!»
— О, как я вас люблю! – крикнула в отчаянии девочка.
— Не ори, больше глубины, больше осознания: она потрясена открывшейся правдой, ведь это означает, что она упустила единственную в своей жизни подлинную любовь, которая столько лет была рядом! Понимаешь?! Ну, снова: «О, как я вас люблю!»
— О, как я вас люблю!
Сирано погибал… Ему оставалось жить считанные минуты. Он шатался, падал на одно колено, с трудом поднимался…
— Но если смерть, но если
Уж умирать, так умирать не в кресле!
Нет! Шпагу наголо! Я в кресле не останусь!
Вы думаете, я сошел с ума?
Глядите! Смерть мне смотрит на нос…
Смотри, безносая, сама!
Пришли мои враги. Позвольте вам представить!
Они мне дороги, как память.
Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!..
— в дело опять пошел посох Деда Мороза, и сколько смертной ярости и достоинства было в каждом выпаде задыхающегося Сирано:
— Hy, кто еще там? Я не трус! Я не сдаюсь, по крайней мере. Я умираю, но дерусь!
Он качнулся, шпага выпала из руки и покатилась по полу…
— Все кончено. Но я не кончил эту…
Мою субботнюю газету.
Нас, кажется, прервало что-то…
…Итак,
Я кончил пятницей… В субботу
Убит… поэт… де Бер-же-рак…
Миша удачно подгадал к мату, упал на спину и закрыл глаза.
Тут случилось непредвиденное.
Девочка вскрикнула, сотряслась в страшном горестном рыдании и повалилась на Мишину грудь, колотя по ней кулаками, исступленно повторяя: «Не умирай, любимый мой, не умирай!»
— Ты что, спятила?! – Миша испуганно вскочил, схватил ее за плечо; она тряслась и икала. – Таня, Танечка!.. Ну, успокойся… Слушай, это же пьеса, ну!..
Она выла безутешно. Мотала головой. Оплакивала поэта…
Вот тут, подумал артист Мартынов, на кульминации действия и врываются обычно суровые родители, чтобы отомстить за поруганную дочь.
Храбрец Сирано де Бержерак струсил по настоящему.
Минут через десять она все же стихла — видно, устала. Сидела, как воробей на ветке, зябла, шмыгала носом.
— Ну, вот что, мать, – решительно проговорил Миша. – Ты, конечно, наш человек, но прошу тебя, как брата: уйди, а?
Она подняла к нему истерзанное лицо:
— А можно… можно я…
— Нет, нельзя! – заорал он. – Хватит! Пошла отсюда, ясно?!
Походил туда-сюда, строго хмурясь и поглядывая на нее, размышляя. Потом сжалился все же, достал автобусный проездной за прошлый месяц и стерженек шариковой ручки, который на всякий случай всегда таскал в заднем кармане джинсов.
— Ладно… Вот телефон театра… Там у нас студия есть для таких безумцев, как ты. Скажешь — от Михаила Борисовича Мартынова. Поняла?
— Поняла… – хлюпая красным носом, прошептала девочка. Все-таки у этих рыжих при малейшей слезе физиономии становятся непотребно красными. – Спасибо, Михаил Борисович!
— Ну давай, иди уже, иди…
Когда она вышла наконец, Миша повалился навзничь, закурил… Его трясло. Да нет, дело было не в девочке, а в том, что он сегодня, сейчас сыграл Сирано… сыграл почти так, как хотел. И благодарный зритель принял, черт побери, его трактовку образа!
Он еще думал об этом, улыбаясь, бормоча тихонько: «Как в серебро луны оправлен сумрак синий!..» — пока «сумрак синий» в огромных окнах спортзала не подернулся рассветным пеплом.
В конце концов он, видимо, заснул… потому что, когда снова открыл глаза, ломоть солнца рыжим седлом лежал на кожаной спине «козла», а рядом с пузатой думкой раскинулись веером восемь дружных десяток, которые неизвестная, но симпатичная Людмила оставила, жалея будить артиста.