…Юрий похлопал себя по карманам, проверяя, все ли на месте, и вышел из дому, заперев дверь на два оборота ключа. Старенький замок в последнее время начал барахлить, но Юрий медлил с заменой: эта железка имела над ним странную власть, словно была неким талисманом, одной из ниточек, которые все еще связывали его с мамой и отцом. Он знал, что менять замок все равно придется (с тех пор как он вернулся с войны и поселился здесь, на долю входной двери его квартиры выпало слишком много испытаний, которые были бы не под силу и более прочному запорному устройству), но решил ждать до тех пор, пока замок окончательно не откажет. Едва различимый звон пружины был знаком ему с самого детства, и до сих пор, возвращаясь домой, Юрий неосознанно ждал, что вслед за этим мелодичным позвякиванием из глубины квартиры послышится мамин голос: “Вернулся, сынок?”.
Дизельный движок завелся с пол-оборота и мягко зарокотал. Во дворе начинало темнеть. Юрий включил габаритные огни, и сейчас же приглушенным светом зажглась приборная панель. Он опустил стекло и закурил, стараясь не обращать внимания на доносившийся из-под сирени голос Веригина, который заплетающимся языком в сотый, наверное, раз рассказывал своим партнерам по домино про то, какую классную работенку он подсеял Юрке Филатову. Рассказ, как обычно, завершился сакраментальной фразой: “А благодарность где?”. Вопреки собственному желанию Юрий слегка поморщился, трогая машину с места: он уже трижды выражал Веригину свою признательность, выставляя по литру водки, но тот, как видно, считал, что изба без четырех углов не строится и что Бог – не дурак, любит пятак.
Сдержанно клокоча двигателем, черная “каравелла” прокатилась по двору, повернула направо и, мигая теплым оранжевым огоньком указателя поворота, влилась в транспортный поток на проспекте.
Он вел машину в сторону центра, где на углу Земляного вала и Покровки его дожидался Светлов. По мере приближения к цели транспортный поток густел, но Юрий не замечал этого, управляя громоздким микроавтобусом с врожденной ловкостью коренного жителя большого города. Вернувшись домой после нескольких лет отсутствия, он поначалу терялся на сумасшедших московских улицах – отвык, одичал, выпал из ритма. Но вскоре все вернулось, все встало на места – по крайней мере, все, что касалось рефлексов и чисто внешней стороны жизни. Внутри у Юрия по-прежнему царил странный разлад. Он чувствовал себя упрямым туристом, который, целиком положившись на компас, прет напролом через глухую тайгу, распугивая медведей, в то время как его товарищи продолжают свой путь по благоустроенной тропе с местами для ночлега и прибитыми на каждой развилке указателями.
«Интересно, что задумал наш Димочка на сей раз? – подумал Юрий. – Ох, и не люблю же я этих его прогулок по ночной Москве! Обязательно во что-нибудь вляпается, а потом выручай его… Впрочем, может быть, сегодня все обойдется. Что-то он в последнее время стал косо на меня поглядывать. Неужели из-за своей Лидочки? Чудак, ей-богу. Вот уж, действительно, богатое воображение…»
Фамилия у Лиды была смешная – Маланьина. Да и вся Лидочка была какая-то смешная: смешно говорила, смешно таращила на собеседника красивые карие глазки, смешно всплескивала руками, выслушивая очередную байку… У нее была неплохая фигурка, милое простоватое лицо, светлые волосы, ловкие пальцы, которые с немыслимой скоростью порхали по клавиатуре компьютера, и абсолютное лингвистическое чутье. В редакции она числилась корректором, но при этом никогда не отказывала коллегам, которым нужно было срочно набрать какой-нибудь текст. На первый взгляд Лидочка производила впечатление безобидной простушки, этакого младенца в джунглях, которого не обидит разве что ленивый. Но при более близком знакомстве вдруг обнаруживалось, что она умна и обладает характером, незаметным за внешней мягкостью, как незаметен обернутый пористой резиной стальной прут, – незаметен до тех пор, пока кому-нибудь не придет в голову испытать его на прочность. На Лидочку Маланьину было легко не обращать внимания, поскольку она никогда не лезла в глаза, но, приглядевшись к ней раз, трудно было о ней не думать.
Лидочка нравилась Юрию. Он чувствовал в ней доброту – просто доброту без полутонов и оговорок. Это напоминало ровное сильное тепло, круглые сутки распространявшееся от нее во все стороны и согревавшее всех, с кем ей приходилось общаться. Ощущение исходившего от нее тепла было настолько привычным, что большинство знакомых Лидочки этого даже не замечали, но Юрий, как только появился в редакции, сразу же обратил внимание на то, что возле светловолосой девицы постоянно толкутся люди. Так что он отлично понимал Дмитрия Светлова, который не без успеха ухаживал за Лидочкой с самыми серьезными намерениями. Вероятно, кудрявый юнец не прочь был провести остаток своих дней, единолично купаясь в волнах Лидочкиного тепла. Это было немного эгоистичное, но вполне понятное и простительное желание; по крайней мере, Юрий не имел ничего против неотвратимо приближавшейся свадьбы. Он, как и все, любил остановиться возле стола, за которым сидела Лидочка, и переброситься с ней парой ни к чему не обязывающих фраз, но в последнее время стал замечать, что Светлову это не нравится. Почему Дмитрий выбрал на роль соперника именно его, Юрий понятия не имел, но решил не обращать внимания: со временем сам все поймет и успокоится. Не выяснять же с ним отношения, в самом-то деле! Да и было бы что выяснять…
«Творческая интеллигенция, – подумал Юрий с легкой усмешкой. – Поди разберись, что у них в голове! Да они и сами это не всегда понимают. Журналисты – это, конечно, не писатели, не художники, не музыканты и не артисты, а просто сплетники с высшим образованием. Но все равно в их черепной коробке помещается на одно-два реле больше, чем в голове обычного человека – скажем, рядового инженера или военного. Особенно военного… Приходит день, реле щелкает, и человек выкидывает какое-нибудь коленце, абсолютно непонятное для окружающих, но вполне объяснимое, логичное и даже закономерное с его собственной точки зрения. Скажем, начинает ни с того ни с сего ревновать свою невесту к водителю редакционного микроавтобуса.»
Юрий покачал головой и включил радио. Немного повозившись с настройкой, он нашел какой-то рок-н-ролл: судя по звучанию, записанный либо еще до его появления на свет, либо сразу же после, – закурил и, выбросив из головы посторонние мысли, повел машину к месту встречи со Светловым.
Вадим Александрович Севрук загнал на стоянку свой мощный японский джип, вышел из машины и потянулся, с удовольствием ощущая, какое большое, упругое, мускулистое и ловкое у него тело. Он вдохнул полной грудью попахивающий выхлопными газами утренний воздух, сощурился на солнышко, показавшее свой сверкающий краешек из-за крыши соседнего здания, прислушался к чириканью воробьев на газоне и улыбнулся: жизнь была чертовски хороша, и сам он был чертовски хорош – на погибель бабам и на зависть врагам и вообще всем на свете.
Он действительно был хорош – высокий, широкоплечий, черноволосый, уже начавший лысеть, с мощной, синеватой от частого бритья нижней челюстью, прямым коротким носом и открытой белозубой улыбкой. Севрук знал, что производит на незнакомых людей самое благоприятное впечатление, и широко пользовался своим обаянием, проворачивая разнообразные делишки разной степени Сомнительности. Чаще всего это было просто: некоторые люди буквально напрашивались на то, чтобы их облапошили, и Вадим Севрук охотно шел им навстречу.