Это была, конечно, чепуха, но Юрий все-таки поднялся по кирпичным ступеням и заглянул в дом. Дмитрий сидел спиной к нему у выходившего на озеро окна в отделанной светлыми сосновыми досками просторной комнате и курил. Футляр с пишущей машинкой стоял на полу рядом со стулом, полупустой рюкзак валялся здесь же.
– Счастливо оставаться, – сказал Юрий. Светлов не обернулся. Он лишь кивнул головой и негромко ответил:
– Пока.
Юрий аккуратно закрыл дверь и пошел к машине, безуспешно пытаясь понять, почему у него так тревожно на душе.
* * *
В четвертом часу дня на стоянку перед старым, выстроенным в пышном и безвкусном стиле середины тридцатых восьмиэтажным административным зданием въехала запыленная “лада” цвета кофе с молоком. Покрытые слоем дорожной пыли борта красноречиво свидетельствовали о том, что машина только что побывала за городом. “Десятка” зарулила на свободное парковочное место и остановилась. Водитель заглушил мотор и выбрался на раскаленный солнцем асфальт стоянки, сразу же нацепив на переносицу старомодные солнцезащитные очки с темно-коричневыми стеклами.
Это был высокий сухопарый мужчина средних лет с уже начавшими редеть, аккуратно зачесанными назад светлыми волосами, узким, как лезвие пилы, жестким лицом, глубоко посаженными глазами и тонким, как шрам, бледным ртом. Он был одет в немного старомодный светлый деловой костюм и белоснежную рубашку с однотонным галстуком. Из-за высокого роста он выглядел худым, но, приглядевшись повнимательнее, нельзя было не оценить ширину его прямых, свободно развернутых плеч и уверенную плавность движений, в которой было что-то от непринужденной грации крупного хищника.
Заперев машину, высокий блондин двинулся к парадному входу здания упругой спортивной походкой легкоатлета. Руки его были пусты – ни портфеля, ни папки, и тем не менее он не производил впечатления праздношатающегося. Напротив, у него был более деловой вид, чем у большинства обремененных кейсами и туго набитыми папками мужчин и женщин, которые входили в высокие дубовые двери и выходили из них.
У Максима Владимировича Караваева всегда был предельно строгий и сосредоточенный вид – как в силу серьезности его характера, так и в результате выработанной многолетними упражнениями привычки внушать доверие деловитым выражением лица при любых обстоятельствах.
Он миновал широкий прохладный вестибюль, бросив мимолетный взгляд на свое отражение в огромном, на полстены, слегка искривленном зеркале. Зеркало лишний раз подтвердило то, что он отлично знал и так: длинный и жаркий, полный утомительной тряски по пыльным проселкам день нисколько не отразился на его внешности. Бывший подполковник внешней разведки Караваев, как обычно, выглядел так, словно его только что вынули из хранилища, где он, стерильно чистый и идеально отутюженный, лежал в ожидании назначенного часа.
Перед лифтами, переминаясь с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывая на светящиеся табло, толпилось целое стадо жаждущих воспользоваться благами цивилизации. Судя по мигавшим на табло цифрам, все три кабины путешествовали где-то в заоблачных высях и пока что не торопились возвращаться на грешную землю. Караваев, не притормаживая, миновал это место, свернул в боковой коридорчик, толкнул дверь, украшенную табличкой с изображением бегущего человека, и стал подниматься по лестнице.
Подъем на восьмой этаж был для него делом несложным и, кроме того, давал возможность в последний раз все как следует обдумать. Как уже было сказано, Караваев думал круглосуточно, но размышлять, поднимаясь по пустой лестнице, было все-таки приятнее, чем стоять в набитом до отказа лифте.
Караваев думал о Вадиме Севруке, с которым должен был встретиться через несколько минут. Он снова взвешивал все “за” и “против”, придирчиво инспектируя свой план в поисках слабых мест и скрытых просчетов. С того момента, как Севрук получил отправленную подполковником бандероль и забил тревогу, прошло уже достаточно много времени. За это время Вадик должен был либо успокоиться, что казалось Караваеву маловероятным, либо окончательно впасть в состояние, близкое к панике. Разумеется, на его месте любой деловой человек напряг бы, во-первых, извилины, а во-вторых, связи в мире бизнеса и криминала, пытаясь выяснить, кто и с какой целью мог отправить ту злосчастную бандероль. И не просто выяснить, а навсегда замазать этому умнику рот. Но все, что мог предпринять в этом направлении Вадим Севрук, сводилось к отданному Караваеву приказу “найти и обезвредить”. За два года своей, с позволения сказать, работы в Москве дядюшкин племянничек не успел обрасти по-настоящему полезными знакомствами и связями: до сих пор ему всегда хватало дядюшкиных, а это был как раз тот случай, когда воспользоваться услугами дядюшкиных знакомых он не мог. Все, что ему оставалось, это целиком и полностью положиться на Макса Караваева, которого, как ему казалось, он купил со всеми потрохами.
Караваев знал, что, каким бы слабым ни казался противник, недооценивать его опасно. Он изо всех сил старался найти в своей обороне брешь, через которую Севрук мог бы нанести ему ответный удар, но тщетно: Вадик влез в чужую весовую категорию, и нокаут был для него лишь вопросом времени. Теперь это время, судя по всему, настало, и Караваев не спеша, очень обстоятельно занимал позицию для последнего решительного удара.
В высоком, с лепным потолком и красной ковровой дорожкой, положенной поверх скрипучего паркета, коридоре восьмого этажа было малолюдно и, как всегда, странно пахло. Это был сладковатый, слегка затхлый запах – не то корица, не то ваниль, не то просто старая бумага, не то обыкновенная пыль. Караваеву всегда казалось, что так должно пахнуть время – отслужившее свое, сложенное в какое-то фантастическое хранилище и благополучно всеми забытое.
Он миновал коридор, твердо ступая по вытертой ковровой дорожке, и вошел в приемную. Холеная и стройная, как манекен, секретарша подняла на него свои фарфоровые гляделки и попыталась придать смазливенькой физиономии вопросительное выражение, как будто не знала, кто он такой и зачем сюда вперся. Караваев поздоровался с ней вежливо и даже приветливо, за что был удостоен белозубой дежурной улыбки.
– У себя? – спросил он, указывая на обитую черной кожей высокую двустворчатую дверь, которая вела в кабинет Севрука.
– Да, – ответила секретарша. – Сейчас узнаю, сможет ли он вас принять.
– Сделайте одолжение, – сказал Караваев и, как только секретарша сняла трубку внутреннего телефона, решительно двинулся к дверям кабинета.
Секретарша успела только вскочить со стула, подавшись всем телом вперед, и издать какой-то неопределенный писк. Не обратив на нее ни малейшего внимания, Караваев потянул на себя дверную ручку и вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
– Ну, в чем дело? – рыкнул сидевший за столом у полукруглого окна Севрук. – Я занят!
– Извините, – с холодной вежливостью произнес Караваев. – Я могу уйти.
– А, это ты… Заходи, садись. Рассказывай, где тебя носило.
– Но вы же как будто заняты?