— Это несправедливо, — отбивался отец.
— Ты прав, черт тебя побери! Это несправедливо! Черт с тобой, читай своего Маркса с Энгельсом, а я пошла спать. Завтра первым же поездом я уеду, так что завтракайте без меня. И скажи моей матери, пусть не ждет от меня писем.
Лора направилась к двери, но в последний момент обернулась и сказала:
— Можете сделать мне одолжение и отправить мои шмотки в Вандербилт-холл.
И вышла, хлопнув дверью.
Луис Кастельяно стоял как громом пораженный. Неужели он потерял обеих дочерей?
Когда Лора наконец дотащилась до общежития, там было холодно и пусто, как в гробнице. Ей навстречу вышел один-единственный человек, чудак, оставшийся в общаге в такую ночь.
— Привет, Лора. Удивлен, что ты здесь.
— Я и сама себе удивляюсь.
— Может, поужинаем вместе? По случаю Рождества?
— С удовольствием. Куда предложишь пойти?
— Может, по пицце?
— Давай. Мне все равно. Только подожди чуть-чуть, я отнесу вещи к себе.
Через пятнадцать минут она брела сквозь пургу к пиццерии «У Джакопо» с любимцем курса Питером Уайманом.
Барни изо всех сил продлевал себе удовольствие. В результате они с Сюзи уехали из Нью-Гемпшира после ужина в последний день каникул, а потому добрались до Вандербилт-холла лишь к полуночи.
После прощального поцелуя они разошлись по комнатам, чтобы впервые за десять дней лечь спать порознь. По дороге к себе Барни залез в забитый почтовый ящик. Счета, несколько рождественских открыток и конверт от некоего Эстерхази из морга города Нью-Йорка.
«Черт! Меня что, приглашают на опознание тела?» Он нетерпеливо разорвал конверт.
Дорогой Барни.
Теперь я знаю жизнь. Что на самом деле происходит в психушке? Тебя там не лечат (этого слова даже отпетые психиатры вслух не говорят), а как актер, заучивающий роль, ты входишь в образ «нормального» человека. И когда наконец начинаешь играть эту роль должным образом, все так радуются, что отсылают тебя назад в мир, а на твою койку кладут очередного несчастного.
По ходу дела доктор Каннингем оказался действительно славным малым, особенно когда перестал отвечать на звонки моего папаши. Он помог мне многое для себя понять.
Я по-прежнему хочу выучиться на врача, но не в Гарварде. Никогда не слышал, чтобы больной спрашивал у врача, где он получил диплом.
Разве Зигмунд Фрейд знал биохимию?
Во всяком случае, как ты можешь судить по этому бланку, я поборол свою невротическую боязнь покойницких потрохов самым радикальным образом. В глубине души мне по-прежнему страшно, но теперь я, по крайней мере, могу с этим справиться. Что и составляет суть игры, как я узнал от доктора Каннингема.
С другой стороны, я избавился от комплекса вины за то, что ненавижу своего отца. Он это заслужил.
На данный момент он не только не знает, где я нахожусь, но и не имеет понятия, кто я такой, поскольку я взял родовую фамилию матери — Эстерхази. Которую, я уверен, он старательно предал забвению.
Если ты еще читаешь это скучное послание, я, пожалуй, добавлю, что всегда буду помнить тебя с братской любовью и никогда не забуду, как ты был добр ко мне, когда я больше всего в этом нуждался.
Желаю тебе счастливого Рождества и надеюсь, что ты уже женился на потрясающей Лоре Кастельяно.
Твой Мори Эстерхази (урожденный Истман).
«Ого, — подумал Барни. — Да благословит, нас всех Господь!» Слава богу, они не вытравили из Мори интерес к жизни.
Да, наступивший год обещает быть необыкновенным, особенно если письмо, которое Барни собирался написать, вызовет благосклонную реакцию.
Он достал ручку и бумагу, и тут ему показалось, что в коридоре звонит телефон. «Не важно, мне некому звонить». Потом к нему постучали, и Ланс Мортимер сонным и слегка раздраженным голосом объявил:
— К телефону, Ливингстон! Твои подружки когда-нибудь спят?
Барни отложил ручку и бросился к трубке. «Крошка Сюзи… Уже соскучилась». Он выхватил у Ланса трубку и выпалил:
— Привет, малыш.
Голос в трубке звучал робко и смущенно.
— Барни, извини, что я беспокою тебя посреди ночи…
Это была Лора.
— Вообще-то, — продолжала она, — я тебе уже полтора часа пытаюсь дозвониться. Надеюсь, я тебя не разбудила?
— Все в порядке, Кастельяно. Что случилось?
— Ничего сверхъестественного. Просто весь мой мир распадается на куски, но думаю, с этим можно подождать до утра.
— Не пойдет. Встретимся прямо сейчас в вестибюле.
— Ты уверен, что тебе это удобно? — с тоской спросила она.
— Не будь идиоткой! Считай, что я уже там.
Барни повесил трубку и вернулся к себе. Завязывая шнурки на кроссовках, неожиданно вспомнил о письме.
Он подошел к столу и посмотрел на листок.
Дорогая Сюзан!
Я должен задать тебе два вопроса:
1. Ты будешь моей избранницей в День святого Валентина?
2. Ты согласна выйти за меня замуж?
Может, подписать и по пути забросить ей в ящик?
Нет, момент неподходящий. Он взял листок, скатал из него шарик и метким броском отправил в корзину. И пошел на встречу с Лорой.
— Кастельяно, ты уверена, что не принимала ЛСД?
В такой час они в вестибюле были вдвоем, и их шепот эхом отдавался под сводчатым потолком.
— Поверь мне, Барни, лучше бы приняла. Я бы сейчас больше всего хотела отключиться от действительности, о которой я тебе поведала. Сам подумай: мыслимое ли дело — мать уходит в монашки?
— Ну, ведь она не совсем принимает постриг. Ты же говоришь, она будет чем-то вроде монахини в миру?
— Да какая разница! Суть в том, что вся моя семья внезапно прекратила свое существование. Я стану первой в мире сиротой при двух живых родителях. — Ее отчаяние было очевидным. Как хорошо он ее понимает! Барни и сам с ужасом ждал надвигающегося расставания с родным домом, в котором прошли его детство и юность. Но он мог утешаться тем, что родные не покидают его. Лоре же совсем некуда податься, единственным ее домом теперь была комнатенка в общаге.
— Лора, — тихо сказал он, — послушай меня. Во-первых, монастырь твоей матери всего в нескольких часах езды отсюда. Да и до Кубы каких-то девяносто миль, если считать от берегов Флориды. Если как следует потренируешься, сможешь вплавь добраться…
Лора представила себе, как она барахтается в океанских волнах, и на миг улыбнулась.