— Ты сама молодец, Лора. Спасибо.
Родильницу увезли. Лора осталась одна в опустевшем помещении. Чувство облегчения сменилось гордостью. А затем — завистью. У Марион впереди счастье.
Внезапно Лора осознала, что самое сладостное ощущение для женщины — это держать на руках своего ребенка.
Она почувствовала, что, как бы далеко ни простирались ее амбиции, от этого она тоже никогда не откажется.
Барни был горд, что его взяли на операцию с лучшей бригадой, хотя он знал, что ему не доверят ничего, кроме как держать зажим.
Зато он увидит в работе Томаса Обри (хирурга из хирургов) и анестезиолога Конрада Нэги («лучшего „газовщика“ во всем христианском мире»).
Сегодня проводилась холецистэктомия. Обычная операция по удалению желчного пузыря на сей раз, как выразился Обри, «обещала быть поинтереснее, поскольку больной — мистер Абрамян, — как ты, должно быть, читал в истории болезни, имеет в анамнезе такие вещи, как ревматическая атака и все мыслимые виды аллергии. Надо быть готовым ко всяким неожиданностям».
— Перед операцией доктор Нэги сделал больному укол атропина… — Далее Обри подробно перечислил все сделанное анестезиологом и бодро закончил: — Ну, довольно предисловий, пора поднимать занавес.
Держа скальпель наподобие смычка, Обри сделал на передней брюшной стенке надрез Кохера, после чего знаком подозвал двух сестер, с правой и левой стороны, чтобы держали дренаж. Хирург запустил правую руку в рану, отодвинул печень и обнажил желчный пузырь. Захватив больной орган кольцевым зажимом, он подтянул его повыше.
Прежде чем удалить желчный пузырь, он провел с ними экскурсию по желчным протокам и артериям. Удалив пузырь, Обри показал практикантам, как проверить, не остались ли неперехваченными какие-либо источники кровотечения. Затем передал бразды правления своему первому помощнику доктору Липсону, которому надлежало зашить рану, а сам продолжил объяснения:
— Обратите внимание, как доктор Липсон тщательно обходит оболочку печени, поскольку, если на нее попадет шов, это может вызвать кровотечение. Когда он закончит, мы поставим дренаж.
Внезапно чары педагогики были разрушены анестезиологом.
— Том, у нас проблемы! — воскликнул он с тревогой.
— Что такое? — невозмутимо откликнулся хирург.
— Он очень горячий. Давление зашкаливает. Пульс — сто восемьдесят.
Доктор Обри спокойно отдал распоряжение:
— Кто-нибудь, измерьте ректальную температуру.
Барни в оцепенении смотрел, как одна из сестер вставляет больному термометр. Он покрылся потом, но не решался утереть его из страха сдвинуть ретрактор, который ему доверили держать. Он взглянул на Нэги. Анестезиолог хмурился, в его глазах билось беспокойство. Обри продолжал сосредоточенно заниматься открытой раной, словно не замечая возникшей вокруг него паники.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сестра вынула градусник.
— Бог ты мой! — ахнула она.
— Хелен, не надо восклицаний. Просто назови цифру, — спокойным, четким голосом сказал Обри.
— Доктор, сорок два.
— Черт! — крикнул Нэги. — Молниеносная гиперпирексия. Тащите сюда лед, живо!
До слуха Барни донесся топот шагов — сестры бросились в коридор. Ему казалось, что он тоже должен как-то реагировать на нештатную ситуацию, но как? Испуганный и смущенный, он повернулся к главному хирургу:
— Доктор, мне помочь им со льдом?
— Молодой человек, разве вам отдали какие-то указания на сей счет? — Обри впервые дал волю эмоциям. — Ваше дело — держать ретрактор и не путаться под ногами.
В этот момент анестезиолог закричал:
— Том, ЭКГ пляшет как сумасшедшая!
Обри стянул одну перчатку и измерил больному пульс в паху. По выражению той части его лица, что не была прикрыта маской, Барни понял, что пульс бедренной артерии ему нащупать не удалось.
— Сердцебиения нет, — доложил еще кто-то.
— ЭКГ прямая, — объявил Нэги. — Он умер.
Внезапно наступила гробовая тишина Никто не осмеливался открыть рот, пока доктор Обри не примет решения относительно дальнейшего.
Наконец он приказал:
— Доктор Нэги, продолжайте вентиляцию легких.
Анестезиолог кивнул и повиновался.
«Какого лешего он это делает? — подумал Барни. — Ведь бедняга уже умер!»
Тут хирург тронул помощника за плечо. Липсон понял, что от него хотят, и посторонился, уступая свое место более опытному и старшему по должности хирургу, с более умелыми руками.
Барни смотрел и не верил своим глазам. На черта он так старательно зашивает этого беднягу Абрамяна? Зачем его вообще зашивать? Ведь его почти сразу будут снова резать на вскрытии.
Барни уже убрал ретрактор и превратился в беспомощного и смущенного зрителя. Кислород тем временем продолжал ритмично раздувать легкие больного.
Обри закрепил финальный шов.
— Ладно, — негромко сказал он, — везите его в послеоперационную. Я сейчас подойду.
Покойного мистера Абрамяна увезли, а Обри повернулся и с каменным выражением лица прошествовал туда, где, по-видимому, находилась раздевалка для светил.
Липсон появился из послеоперационной и при виде застывшего в недоумении Барни спросил:
— Ты чего?
— Я ничего не понял… — пролепетал тот.
— Чего именно?
— Мужик умер, а они…
— Ах это, — смекнул Липсон. — На скольких операциях ты уже присутствовал?
— Я первую неделю на практике, — ответил Барни и взмолился: — Может быть, вы мне объясните, какого черта вентилировать легкие человеку, который не подает никаких признаков жизни — ни пульса, ни сердцебиения…
— Успокойся, амиго, — сказал молодой хирург, — ты только что узнал, как получается, что ни один пациент не умирает на столе у доктора Обри. Благодаря кислороду, с которым так умело обращается его анестезиолог, мистер Абрамян будет считаться скончавшимся уже после операции, и произойдет это в послеоперационном отделении.
— Хотите сказать — чтобы не навредить репутации Обри? — опешил Барни.
— Нет, — возразил Липсон, — Том выше этого. Но ты себе представить не можешь, от какого количества писанины он себя избавил, хотя обычно за него это делаю я. Все эти сертификаты, больничные выписки, формы страховки — вся эта бюрократия отнимает кучу времени! А теперь этим займутся ребята из интенсивной терапии. Так что, амиго, считай, что ты сегодня тоже кое-чему научился.
— Да, — согласился Барни, — я понял, что не хочу быть хирургом.