Кэссиди стоял перед ним, как каменное изваяние, глядя куда-то перед собой и ничем не выдавая, понимает ли он хотя бы отчасти обращенные к нему слова. Барни взял его за плечи, словно пытаясь разбудить.
— Кен, баскетбол! — повторил он. — Это когда бросают мяч в кольцо — хоп!
Опять нулевой результат. Он повысил голос:
— Смелей, ребята! Колумбия, вперед!
Кэссиди внезапно уперся обеими руками Барни в грудь и отпихнул его так, что тот отлетел на середину коридора.
Тут же как из-под земли вырос бдительный Джонсон, сгреб дергающегося Кэссиди в медвежьи объятия и грозно предостерег:
— Поосторожнее тут, мистер Кэссиди! Я хоть уже давно не выступаю на ринге, но у старины Джо Луиса еще есть порох в пороховницах. Не забывай, сколько боев я провел без поражений!
Через двадцать минут Барни, Джонсон и миссис Херридж пришли посмотреть на Кэссиди. Тот лежал на койке, впав в забытье под действием седативного укола.
— Он пропустил завтрак, — виноватым тоном заметил Барни.
— Не беспокойтесь, доктор, — заверила сестра, — я прослежу, чтобы он поел, как только придет в себя.
— А когда, вы думаете, это может произойти?
— Думаю, что меньше чем через час он будет в сознании, но буянить уже не станет.
— Хорошо, — одобрил Барни — Пойду схожу в буфет и тут же вернусь.
— Только не забудьте, доктор, в одиннадцать у нас собрание! — напомнила сестра Херридж.
— Поэтому я буду на месте уже в десять.
Он вернулся через час, побритый, причесанный и готовый предстать перед своими новыми коллегами во всей красе. Но прежде он хотел кое-что выяснить. В сопровождении старшей сестры он направился к постели Кэссиди.
— Могу я полюбопытствовать, доктор Ливингстон что вы, собственно, намерены с ним делать? — немного раздраженно спросила сестра Херридж. — Этому больному уже проводилось самое тщательное обследование.
— Как давно это было? — уточнил Барни.
Она протянула ему историю болезни.
— Вот, взгляните.
Барни полистал карту в поисках нужной информации.
— Восемнадцать месяцев назад. Господи, что же удивляться!
— Прошу прощения, доктор?
Он встал.
— Благодарю вас, миссис Херридж, вы мне очень помогли. Увидимся на общем собрании.
Их было семеро: Барни, Джозеф Ледер — ординатор второго года, Вера Михалич — серьезная девушка с прямой спиной и старушечьими очками, занимавшая должность старшего ординатора, профессор Эвери и три медсестры. Мистер Джонсон не имел полномочий присутствовать на этих собраниях, хотя в прошлом году он почти целый месяц именовался Зигмундом Фрейдом.
Эвери представил Барни коллегам, после чего собравшиеся перешли к обсуждению вновь поступивших пациентов — пары шизофреников, которым требовалась безусловная госпитализация и которым необходимо было найти койки.
— Мы можем кого-нибудь перевести в другое отделение?
Барни поднял руку.
— Да, Барни?
— Думаю, сэр, мы можем освободить койку мистера Кэссиди.
Присутствующие оцепенели, ведь все они уже были проинформированы об утреннем скандале.
— Вы серьезно? — удивился Эвери. — А разве сегодняшний случай — не наглядное свидетельство его тяжелого состояния?
— Согласен, сэр, — ответил Барни, — только это не психоз.
— Не психоз? — переспросил Эвери тоном человека, чья профессиональная честь была публично задета. — И какое же отделение вы считаете более подходящим для этого воплощения агрессии?
— Неврологическое, сэр, — ответил Барни. — Я думаю, его антиобщественное поведение — результат повышенного внутричерепного давления.
— Но такие вещи легко выявляются при объективном обследовании, доктор Ливингстон. Или у вас глаза как рентген?
— Нет, сэр, — ответил Барни. — Но я сегодня обследовал его офтальмоскопом.
— Что ж, — сказал Эвери, — мы с доктором Михалич тоже это проделали, когда он к нам поступил. А чуть больше года назад она его обследовала повторно. Или вы можете сообщить нам что-то новое?
— Сэр, — твердо заявил Барни, — не исключено, что в момент предыдущего обследования менингиома у него на правом глазу была еще не так заметна.
Вера Михалич запротестовала:
— У меня за спиной ординатура в неврологическом отделении, и могу вас заверить, доктор Ливингстон, что, если бы имелись хоть малейшие признаки давящей на мозг внутричерепной опухоли, я бы их выявила. Этот больной — тяжелый шизофреник с тягой к насилию и даже убийству.
«А ты — сучка с тощим задом и просто боишься, что тебя поймают на профессиональной ошибке!» — подумал Барни.
Пресекая разногласия среди сотрудников, в разговор снова вступил Эвери:
— А не кажется ли вам, что лучшим способом разрешить наш спор будет провести повторное обследование?
— Разумеется, — почти в унисон ответили Барни и Вера.
В половине двенадцатого, поручив мистеру Джонсону держать руки взмокшего и извивающегося Кена Кэссиди за спиной, доктор Михалич, а вслед за ней доктор Ледер и Барни проверили состояние мозга больного, исследовав глазное дно. Никто не мог отрицать наличия опухоли.
К полудню Кена Кэссиди перевели в неврологическое отделение и уже на следующее утро назначили операцию. Через двадцать четыре часа опухоль в лобной доле мозга была удалена, а еще через несколько дней невропатологи объявили, что она была доброкачественная.
А Барни получил еще один важный урок касательно медицинской иерархии и начальственных привилегий. Эвери вызвался лично (в компании с нейрохирургом) сообщить хорошую новость Кену, который лежал теперь в другой палате, держа за руку жену.
В тот же вечер Барни незаметно проскользнул к Кену в палату. Он даже не успел представиться, как тот заулыбался и слабым голосом произнес:
— Ливингстон, хулиган ты эдакий! Что ты-то тут делаешь?
— Новейшее веяние в медицине, Кен. Все больницы берут на работу баскетболистов, чтобы выступали за них в кубке под названием «Подкладное судно». Не хочешь нас потренировать?
— Еще бы, — шепотом ответил тот и улыбнулся с выражением человека, у которого только что сняли груз с души. Или, точнее говоря, удалили опухоль.
Барни пошел на ночное дежурство, и в крови у него было столько адреналина, что он протянул до следующего полудня без капли кофе.
Прежде чем замкнуться в оскорбленном молчании, Вера Михалич обозвала его всеми мыслимыми ругательствами, даже такими, каких ему не доводилось слышать в самых грязных подворотнях.