— Хорошие новости! — окликнули его из темноты.
Это был Муради.
Барни резко развернулся.
— Ну же! Говорите!
— Все отлично. У вас хороший, красивый малыш. Мальчик.
От невероятного облегчения Барни чуть не упал в обморок. Иранец с дружелюбным видом подошел и положил ему руку на плечо.
— Как решили назвать?
— Не помню, — пролепетал Барни, но тут же взял себя в руки и спросил: — А как Лора?
— Какое-то время она еще будет спать в послеоперационной палате. Доктору Боллу пришлось дать ей сильный общий наркоз.
«Да знаю я, — мысленно проворчал Барни, — я же все слышал».
— Я иду посмотреть на нее и ребенка, — заявил он. — Они где?
— В послеоперационной, — повторил Муради. И нехотя добавил: — То есть ваша жена там. А ребенок наверху.
— Что значит «наверху»? Он должен быть с матерью! Она очнется и испугается, что его нет.
— Послушайте, — сказал Муради, стараясь говорить отеческим тоном, — у ребенка были кое-какие проблемы с дыханием, и мы решили для верности поместить его в интенсивную терапию, хотя бы до утра. Уверен, ваша жена нас правильно поймет.
Барни в один миг был подле Лоры. В палате лежало несколько женщин, их отделяли друг от друга лишь тонкие занавески, и голоса молодых мам, их мужей и младенцев были хорошо слышны.
Лора еще находилась под действием наркоза, но отчаянно силилась проснуться, чтобы выяснить, как дела. Она знала, что, раз ребенка рядом нет, с ним не все в порядке.
— Барни, Барни… — бормотала она.
— Я здесь, — прошептал он. — И у нас теперь есть маленький Гарри.
— Барни, где малыш? Погиб?
— Нет, Лора. Поверь мне, с Гарри все хорошо. У него была небольшая проблема с дыханием, и он сейчас наверху.
— Барн, это очень плохо. Какие у него баллы по Апгар?
— Навряд ли мне их покажут.
— Черт возьми, ты же врач! — простонала она.
— Кажется, сегодня этого никто в расчет не принимает, — с горечью ухмыльнулся он.
— Барни… Тут каждая мама, кроме меня, с ребенком. Поклянись, что он жив!
— Клянусь.
— Иди наверх и проверь. Убедись, что он живой. И пожалуйста, узнай, что у него было по Апгар! Мне надо знать, сколько времени он не дышал.
Он кивнул. Оба понимали, что, когда врачи утаивают информацию, это плохой признак. Хорошее никто скрывать не станет. И оба боялись себе признаться, что опасаются церебральных нарушений.
Не в силах ждать лифта, Барни вприпрыжку поднялся по лестнице и бегом промчался по длинному коридору, ведущему в отделение интенсивной терапии новорожденных.
— Сэр, прошу меня извинить, но у нас тут все стерильно, — преградила ему путь строгая сестра. — Чтобы пройти, вы должны обработать руки и надеть стерильный костюм.
— Хорошо, хорошо.
Барни прошел в моечную и тут заметил Муради. Тот о чем-то шептался с дежурным ординатором реанимации новорожденных.
Барни окликнул его:
— Доктор, отведите меня к нему! Немедленно!
Муради как ни в чем не бывало улыбнулся:
— Пожалуйста, сюда.
Молодой педиатр провел их вдоль ряда кувезов, где лежали игрушечные недоношенные детишки, жизнь которых полностью зависела от аппаратуры. Наконец они подошли к мальчику, который был намного крупнее всех остальных.
— Хорош, правда? — улыбнулся иранец.
Барни поглядел на малыша, и у него навернулись слезы. Единственное, что он мог произнести, было:
— Привет, Гарри. Я твой папа. — И робко спросил ординатора: — А можно его потрогать?
— Конечно.
Барни погладил малыша. Потом взял его ручку, любуясь красивыми крошечными пальчиками. Но он не мог не заметить, что ноготки у него слегка синюшные.
— Где его данные по Апгар?
— Не знаю, сэр. Я помогал доктору Боллу с интубацией.
— Так. Раз вы вдвоем оказывали помощь ребенку, следовательно, Апгар должен был снять Муради.
Барни опять повернулся к иранцу.
— Так как, доктор? Какие вы ему выставили баллы за цвет кожи, сердцебиение, дыхание, рефлексы, мышечный тонус?
Муради развел руками.
— Точных цифр я не помню, но, кажется, поначалу дело было не очень хорошо.
— А нельзя ли поконкретнее? — прорычал Барни. И продолжал настаивать: — А в пять минут? Какие баллы по Апгар были у моего сына на пятой минуте после рождения?
Муради замялся.
— Если честно, мы со вторым тестом немного запоздали.
— Что значит «немного»?
— Ну, сняли где-то минут через шесть. Или семь…
— Хватит юлить, парень! Все ясно: на седьмой минуте. А может, даже на восьмой? Прекратите валять дурака, мы с вами прекрасно понимаем, что речь идет о возможном необратимом повреждении мозга.
Тут вмешался ординатор-неонатолог:
— Сэр, с вашим ребенком все в порядке. Через сорок восемь часов мы переведем его из интенсивной терапии к маме.
Барни больше не мучился подозрениями, что с его сыном что-то не так. Теперь он был в этом уверен. Ему пришла в голову еще одна страшная мысль; раз они так крутят, где гарантии, что все в порядке и с Лорой?
— Здесь есть телефон?
— Конечно. В кабинете старшей сестры. Позвоните родным и сообщите радостную весть.
Барни злобно оглянулся:
— Я не намерен никому сообщать «радостную весть», пока не буду уверен, что есть чему радоваться. Я хочу позвонить доктору Гастингсу и немедленно вызвать его сюда.
— А вот в этом нет никакой необходимости, — с довольной усмешкой объявил Муради. — Я уже ему позвонил, и он вылетает чартером.
«Неудачный» больной, как врачи называют жертву собственной неудачи, — самый одинокий человек в больнице.
Барни с Лорой никто не навещал. Даже разносчицы еды появлялись и исчезали с такой скоростью, словно боялись, что Лорино состояние представляет собой не злость, а какую-то чрезвычайно заразную болезнь. А с того момента, как она увидела на мониторе показатели состояния плода, Лора действительно пребывала в ярости.
По всем признакам, проблемы у ребенка продолжались более получаса, а Муради, этот якобы блистательный виртуоз, даже не придал этому должного значения. По той простой причине, что не удосужился вовремя посмотреть на экран.
И самого важного параметра они так и не знали — сколько на самом деле прошло времени от момента первой до второй оценки состояния ребенка по Апгар?