— Что же с ней не то?

— Что ты имеешь в виду — «Что с ней не то?». Ничего, чёрт побери!

Стивен посмотрел на меня и покачал головой. Я всё ещё не понимал.

— В том-то и дело, — сказал он, — она чертовски совершенна.

25

Что же, чёрт побери, не то со мной?

Я только что вернулся в человеческое общество. Душа раскрывается миру. Я должен быть счастлив. Но, по какой-то непонятной причине, чувствую себя меццо-меццо. Средне. Как будто это только блюз падающих листьев.

Не то, чтоб у меня была депрессия.

Откуда ей взяться? Жизнь кипит. На работе всё отлично. Настолько, что у меня появилось несколько лишних часов для «Всадников» в Гарлеме и для защиты гражданских свобод.

И для Марси, которая, по словам Стивена Симпсона, чертовски совершенна. Наши интересы совпадают почти во всём.

Мы стали одной командой. Смешанной парой, точнее. Участвуем в турнире трёх штатов. Мы легко покорили Готхэмский клуб, и теперь играем против пар из провинций. С умеренным успехом (ни одного поражения).

И это — её заслуга. Я мог уступать половине парней, против которых мы играли, но Марси просто громила своих соперниц. Никогда не думал, что признаю себя спортивной посредственностью. Но я стараюсь изо всех сил, и, благодаря Марси, мы выиграли кучу лент и грамот и сейчас на верном пути к первым золотым трофеям.

Она оставалось верной себе по мере того, как мы поднимались в турнирной таблице. Жёсткий график требовал либо играть по ночам, либо проигрывать. Четвертьфинал Готхэмского клуба начинался в девять вечера в среду. Марси провела весь день в Кливленде, вернулась вечерним рейсом, переоделась в спортивную форму прямо в самолёте, и, пока я компостировал мозги судье, появилась на корте в девять пятнадцать. Мы вырвали победу, дотащились домой и свалились с ног. На следующее утро, в семь, она вылетала в Чикаго. К счастью, в ту неделю, когда она должна была находиться на Побережьи, игр не было.

Итак: мужчина и женщина, с одинаковым настроем и ритмом жизни. Это работает.

Так какого же чёрта я счастлив совсем не так, как можно было предполагать, глядя на турнирную таблицу?

Естественно, это было первым вопросом к доктору Лондону.

— Это не депрессия, доктор. Я чувствую себя великолепно. Я полон оптимизма. Марси и я... мы оба...

Пауза. Я собирался сказать: «Общаемся непрерывно».

— ... мы не разговариваем друг с другом.

Да, это произнёс я. И я имел в виду именно это, как не парадоксально оно звучит. Не мы ли каждую ночь — вот счета — наматываем часы по телефону?

Да. Но говорить и общаться — не одно и то же.

«Я счастлива, Оливер» — не общение. Это декларация.

Конечно, я могу ошибаться.

Сколько я на самом деле могу знать о взаимоотношениях? Только, что когда-то был женат. И вряд ли было бы уместным сравнение с Дженни. Хочу сказать, что оба мы были влюблены. И я не занимался самоанализом. Не разглядывал свои чувства под микроскопом психиатра. И никогда не смогу высказать словами, почему был абсолютно счастлив с Дженни.

Штука была в Джен. Её совершенно не волновал спорт. Когда я следил за футбольным матчем, она вполне могла читать книгу.

Я учил её плавать.

Мне так и не удалось научить её водить машину.

Следовательно, быть мужем и женой — значит учиться друг у друга?

Вы поставите свою задницу, что да.

Но не плаванию, вождению или чтению карт. И даже, как я недавно попытался — не зажиганию газовой плиты.

Это значит — постоянно узнавать себя — через непрерывный диалог друг с другом. Протягивать всё новые ниточки, устанавливать новые связи.

Дженни снился кошмар — и она могла разбудить меня. Или тогда, перед тем, как мы узнали о её болезни, она, по-настоящему испуганная, спросила меня : «Оливер, если у меня не может быть ребёнка, будешь ли ты относиться ко мне так же?»

Дженни не получила порции рефлекторного ободрения. Вместо этого я открыл в себе слой совершено новых эмоций, о которых и не подозревал. Да, Джен, меня очень расстроит, что у меня не будет ребёнка от тебя, человека, которого я люблю.

Это не нарушило наших отношений. Но её искреннее беспокойство, вызвавшее такой же искренний вопрос, заставило меня понять, что я — никакой не герой. Что на самом деле я не готов встретить её бездетность с «храбростью зрелого мужа». Я сказал ей, что мне понадобится и её помощь. И тогда, благодаря тому что мы смогли признаться друг другу в своих сомнениях, то смогли больше узнать о себе.

И стали ближе.

"— Господи, Оливер, ты не дуришь мне голову?

— Не слишком героическая правда, нет так ли, Дженни? Ты расстроена?

— Нет, счастлива.

— Каким образом?

— Потому что теперь знаю, что ты никогда не станешь дурить меня".

У нас с Марси пока не бывало таких разговоров. То есть, она говорила мне, когда была подавлена или на нервах. И что она беспокоится, что я могу найти себе новое «увлечение», пока она будет в разъездах. И это было взаимно. Странным образом, мы говорили друг другу нужные слова — вот только слишком легко они слетали с языка.

Может, это происходило из-за того, что я ожидал чего-то большего. И был нетерпелив. Люди, живущие в счастливом браке, знают точно, чего им нужно. И чего им не хватает. Но было бы нечестно требовать слишком многого от человека, у которого никогда не было...друга... которому можно было бы доверять.

И всё равно, надеюсь, когда-нибудь я буду нужней ей, чем теперь. И тогда, может быть, она даже разбудит меня среди ночи и спросит что-то вроде: «Оливер, если я не смогу иметь детей, будешь ли ты относиться ко мне так же?»

26

— Марси, я буду горько плакать всю неделю.

Это было в шесть утра, в аэропорту.

— Одиннадцать дней, — поправила она, — длиннее всех предыдущих поездок.

— Да, — улыбнулся я, — Но это может быть и просто добрая порция слезоточивого газа. На той демонстрации, например.

— Ты говоришь это так, как будто рассчитываешь на неё.

Туше! В некоторых кругах глотнуть газа — признак настоящего мачо. Она опять поймала меня.

— И не надо провоцировать чёртовых копов, — добавила Марси.

— Обещаю. Буду вести себя хорошо.

Объявили её вылет. Прощальный поцелуй и я помчался, зевая на ходу, на свой автобус до Вашингтона.

Признаюсь честно. Я люблю, когда Очень Важные Дела требуют моего участия. В эту субботу ноября в Вашингтоне ожидался огромный антивоенный марш. За три дня до того организаторы обратились ко мне с просьбой помочь в переговорах с ребятами из Департамента Юстиции. «Ты на самом деле нужен нам, парень», — сказал мне Фредди Гарднер. Я ходил, гордый, как павлин, пока мне не сообщили, что дело не только в моём профессиональном опыте, но и в том, что «необходимо постричься и вообще выглядеть, как республиканец».