— Джо прекрасна, — сказал я, не слишком попадая в общий шутливый тон, — и большое вам спасибо за билеты.
— Вам понравилось? — продолжала допрос миссис Стейн.
— Разумеется. Это было потрясающе! — сказал мистер Стейн.
— Кто спрашивает тебя?
— Я отвечаю за него, потому как я профессионал. Могу добавить, что Мерритт была несравненна, — и уже обращаясь ко мне, — Старик Перселл умел писать музыку, а? Особенно финал — все эти великолепные хроматические переходы в нисходящем тетракорде!
— Вероятно, он не обратил внимания, Стейн, — сказала мать Джоанны.
— Должен был. Мерритт исполнила эту вещь четыре раза.
— Простите его, Оливер, — обратилась она ко мне, — он теряет голову только, когда речь заходит о музыке.
— А разве кроме музыки существует что-то ещё? — возразил мистер Стейн и добавил, — все присутствующие приглашаются в воскресенье. Место — наше обычное. В полшестого. Там мы играем по-настоящему.
— Мы не можем, — сказала Гвен, наконец подключившись к разговору, — у родителей Стивена годовщина свадьбы.
— О'кэй, — заключил мистер Стейн, — значит Оливер...
— У него могут быть свои планы, — пришла мне на помощь миссис Стейн.
— Зачем ты всё время решаешь за него? — вознегодовал мистер Стейн. Затем — ко мне, — появляйтесь к пяти тридцати. И приносите свой инструмент.
— Играю только в хоккей, — сообщил я, в надежде отделаться от него.
— Приносите клюшку. Будете выстукивать на ледяных кубиках, — ответил он, — до воскресенья, Оливер.
— Как оно было? — поинтересовался Стив, когда я сдавал ему его жену.
— Чудесно, — восхищённо ответила она, — ты пропустил великолепное представление.
— А что думает Бэрретт? — спросил он. Я собирался отослать его к своему свежеобретённому пресс-секретарю мистеру Стейну, но вместо того просто пробормотал:
— Всё было хорошо.
— Это хорошо, — сказал Стив.
Но про себя я подумал, что теперь влип прочно.
Наступило воскресенье. И, естественно, идти никуда не хотелось.
Но мне не везло.
Не было ни срочных вызовов, ни срочных дел. Не было звонков от Фила. Даже обычной простуды — и той не было. Так что, за отсутствием уважительных причин, я обнаружил себя с большим букетом в руке на перекрёстке Риверсайд и Девяносто четвёртой. Рядом с домом Луиса Стейна.
— Ого, — выдохнул хозяин, когда узрел цветочное сооружение, — не стоило.
И уже к миссис Стейн:
— Это Оливер — он принёс мне цветы!
Она выскочила навстречу и чмокнула меня в щёку.
— Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, — скомандовал мистер Стейн, похлопав меня по плечу.
В комнате оказалось человек десять. Все болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение у них было приподнятым, а звуки, ими производимые — ещё выше. Единственной мебелью, которую мне удалось заметить, было большое сверкающее пианино. Сквозь огромное окно виднелась река Гудзон.
Я пожал всем руки. Большинство было чем-то вроде повзрослевших хиппи. Кроме нескольких тех же хиппи, но помоложе. Какого чёрта я нацепил галстук?
— А где Джо? — поинтересовался я больше из вежливости.
— Будет к восьми, — ответил мистер Стейн, — вы можете пока познакомиться с её братьями. Марти играет на трубе, а Давид на флейте. Обратите внимание, это ведь бунт против родителей. Изо всех троих только Джо хотя бы берёт в руки скрипку.
Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Давид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Марти протянул руку:
— Добро пожаловать в музыкальный зоопарк!
— Марти, я ни черта не смыслю в этом, — признался я, — спроси меня, что такое «пиццикато», и я отвечу, что это — телятина с сыром.
— Так и есть, — сказал мистер Стейн, — так оно и есть. И кончай извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.
— Нет? — переспросил я.
— Конечно нет. Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.
— Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, — обратилась ко мне миссис Стейн, — либо садитесь сами и берите скрипку.
— Терпение, дорогая, — отозвался хозяин, — я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома.
— Я чувствую себя, как дома, — вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру.
* * *
Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых мои приятели-преппи назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали фантастическую музыку.
Моцарт, потом Вивальди, потом парень по имени Люлли, о котором я вообще никогда не слышал.
После Люлли был Монтеверди и лучшая пастрама, которую я когда-либо пробовал. В антракте ко мне подошёл длинный застенчивый брат Давид и таинственным шепотом спросил:
— Это правда, что вы хоккеист?
— Был, — кивнул я.
— Мог бы я спросить у вас одну вещь?
— Конечно.
— Как сыграли сегодня «Рэйнджеры»?
— М-м... Не помню, — он был ужасно разочарован. А как объяснить ему, что Оливер Бэрретт, бывший фанат хоккея, в настоящее время так погрузился в юридические джунгли, что забыл посмотреть, выиграют или проиграют «Рэйнджеры» его обожаемым «Бостон Брюинс».
Потом появилась Джоанна и поцеловала меня. Кажется, это было чем-то вроде ритуала. Она целовала всех.
— Они ещё не свели тебя с ума?
— Нет, — ответил я, — это здорово.
И вдруг до меня дошло, что я вроде как и не вру. Гармония этого вечера была не только в музыке. Она чувствовалась во всём. В их беседах. В комплиментах по поводу особенно закрученного прохода.
Из того, с чем я мог сравнивать, это немного напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда перед тем как пойти и порвать соперника.
Только здесь они заводились просто от того, что играли — все вместе. Тут чувствовалось до чёрта этого... сопереживания.
Я никогда не был в таком мире.
Кроме как с Дженни.
— Доставай скрипку, Джо, — скомандовал мистер Стейн.
— Ты сошёл с ума, — выразила она протест, — Я абсолютно не в форме.
— Ты тратишь слишком много времени на медицину. Стоит хоть столько же заниматься и музыкой. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твёрдо ответила Джоанна.
— Ну же. Оливер просидел тут три часа, чтоб услышать тебя.