По счастливому стечению обстоятельств, вскоре научный мир ждало главное событие года. В Стокгольме профильные комитеты уже оценивали достоинства тех или иных соискателей премии в разных областях: медицины, химии, литературы и физики. Официально имена лауреатов должны быть объявлены в октябре, а вручение по традиции происходит десятого декабря, в годовщину смерти Альфреда Нобеля.

Заявки номинантов уже прошли положенную процедуру — их рассмотрели лауреаты прежних лет, руководители научных отделов крупнейших исследовательских центров мира, многочисленные корифеи науки.

Были и «самоходные» соискатели — так называли в кулуарах тех, кто не полагался на случай, брал все в свои руки и беззастенчиво выпрашивал рекомендательные письма у влиятельных коллег. Эти чересчур активные личности всегда были притчей во языцех в научных кругах.

Первокурсник Массачусетского технологического института Джерри Прахт ужинал с женой — доцентом того же вуза — и отцом. Карл заметил:

— Невероятно: этот русский из Гарварда настолько бесцеремонен, что разослал елейные письма всем до единого нобелевским лауреатам на нашем факультете. Интересно — почему, ведь он ни с кем из них лично незнаком.

— Он страшно амбициозная личность, — заметила Изабель, однако о своем знакомстве с Авиловым вспоминать не стала.

— И не только, — уточнил Прахт-старший. — Он еще и удивительно коварен. Вы удивитесь, но кое у кого под воздействием его льстивых посланий самолюбие взыграло, и пара рецензий в Стокгольм все-таки ушла. Не стану вам напоминать, что, когда доходит до голосования, всякая бумажка может пригодиться.

Но в этом году решение по физикам, конечно, предрешено. — Он с улыбкой оглядел будущую невестку. — Надеюсь, со шведским у тебя все в порядке и ты с блеском прочтешь свою нобелевскую лекцию.

— Черт побери! — воскликнула Изабель. — Я только-только начала радоваться, что журналисты наконец оставили меня в покое.

— Откажись! — усмехнулся Джерри. — В шестьдесят четвертом Жан-Поль Сартр, например, от премии по литературе отказался.

— Да, — подтвердил отец. — И от этого прославился во сто крат сильней.

— Но я действительно не хочу! — жалобно проговорила Изабель. — Нобелевская воспринимается как венец карьере, а я еще только начинаю.

Джерри улыбнулся.

— На этот счет не беспокойся, радость моя. Не забывай, Мария Кюри получала ее дважды — причем в те времена, когда женщин туда вообще не подпускали.

63
Адам

За каждой Нобелевской премией — не просто лабораторный журнал, а целая сага. Эпопея самопожертвования, страданий, разочарований. И очень, очень редко — неподдельной радости.

Изабель да Коста опровергала традиционные представления: превращаясь в легенду, она все больше приближалась к нормальной человеческой жизни.

Можно возразить, что, учитывая характер ее открытия, а также полученное в юном возрасте признание Итальянской академии, нечего было и сомневаться, что Нобелевская достанется ей. И у Шведской академии не было никаких причин с этим тянуть.

Выдвинутая Изабель гипотеза ставила заключительный аккорд в эйнштейновских представлениях об устройстве Вселенной, и никто в Королевской академии не колебался относительно присуждения ей премии. Голосование прошло практически единодушно — только один человек высказал сомнения, связанные с ее юным возрастом. Его тут же заставили умолкнуть.

Как выразился один из старейшин: «Мы судим об ученом не по его метрическому свидетельству. Хоть раз в жизни прислушаемся к словам Альфреда Нобеля и наградим человека за его научные достижения, а не за его личные качества».

Совещание не продолжалось и сорока минут. Победа Изабель была обеспечена.

Все причастные к влиятельным кругам Стокгольма знали, что на этот раз самая ожесточенная борьба развернется за премию в области физиологии и медицины. В этой категории процедура приобрела совершенно особенный характер.

Несмотря на все лоббистские усилия, рекомендации признанных авторитетов и даже на детальное рассмотрение обстоятельств частной жизни претендентов, список номинантов на Нобелевскую премию считается лишь предварительным и ничего не гарантирует. Его смысл в том, чтобы из огромного числа кандидатов оставить пятерых, из которых комитет и сделает свой окончательный выбор.

Сам комитет — его называют Ассамблеей — состоит из пятидесяти шведских докторов всех специальностей, облеченных правом отклонить хоть все представленные кандидатуры и взамен выдвинуть своего кандидата.

Конечно, некоторые претенденты усматривали в этом шанс для себя.

Эту странность, естественно, использовали и люди, проталкивавшие по поручению Прескота Мейсона кандидатуру Адама Куперсмита.

Дмитрий Авилов проделал подготовительную работу со всем тщанием и дальновидностью. Еще в стенах советской академии он мостил себе путь к личной славе, ежегодно наезжая в Швецию. Здесь у него был давний и пылкий роман с доктором Хельгой Янсон, микробиологом из университета Уппсала, которая хранила о нем столь нежные воспоминания, что готова была ради Авилова идти на баррикады, даже если бы он вовсе не прошел в финальный список.

Помимо мощной поддержки на местном уровне, в пользу Авилова говорил и удачно выбранный момент для публикации.

Адама Куперсмита никто из комитета лично не знал, однако фармацевтическая компания успешно разнесла весть о его тяжелой болезни.

В души членов комитета удалось заронить сочувствие к выдающемуся ученому, обреченному на столь безвременную кончину. Имелось и еще одно соображение, которое невозможно было проигнорировать. Присуждение премии Адаму Куперсмиту будет означать признание заслуг и Макса Рудольфа, волею судеб лишенного справедливых почестей.

Конечно, помимо Авилова и Куперсмита, в финальном списке стояли еще три фамилии. Кроме того, по традиции на заседании комитета непременно объявится какой-нибудь местный юнец по имени, к примеру, Гуннар Хилберт и выдвинет сам себя, придав собранию налет водевиля. Такое происходило из года в год.

По всем меркам, лоббисты развернулись на полную мощь. На ранних стадиях мимолетно мелькало и имя Сэнди Рейвена. Но по негласной договоренности было решено, что он уже получил свою долю признания и наград.

Неожиданно, когда вопрос, казалось, был уже решен, попросил слова один из старейших членов комитета, почтенный Ларс Фредриксен. И все пошло кувырком.

— Достопочтимые коллеги, при всем человеколюбии, мы не можем допустить, чтобы Нобелевская премия превратилась в подобие Оскара — который особенно славится тем, что дается не тем актерам, кто талантлив, а тем, кто тяжело болен. Я убежден, что ученый не имеет права поступаться принципами, руководствуясь состраданием или тем более завистью.

Он обвел взором присутствующих. Его внушительный вид и веские доводы произвели должный эффект.