— Ну, получил, хорек?!. От Волги до Енисея, твою мать!!
Артемьев все время помнил, что она ни в коем случае не должна перевернуться, потому что в ней Мелисса, и неизвестно, что с ней будет, если машина перевернется.
На бездорожье его джипу не было равных, но еще какое-то время та машина петляла между деревьями, появляясь и пропадая в свете его фар, которые то настигали, то чуть отпускали ее.
Изловчившись, Артемьев подрезал ее справа так, что она шарахнулась в другую сторону, и больше не отпустил. Не давая ей вильнуть, он надвинулся, прижал ее к дереву, разрывая колесами землю, подпер основательно, смяв, как бумагу, правое переднее крыло.
Все. Успел.
Он наотмашь распахнул дверь джипа, выскочил в жидкую, размолотую колесами грязь, побежал, чуть не упал, навалился и отодрал заднюю дверь пленной машины.
Мелисса Синеокова, счастье и смысл его жизни, лежала между сиденьями. Она лежала в очень неудобной позе, как-то странно вывернувшись, и он даже не понял сразу, жива она или нет.
— Мила, — позвал он хриплым жалобным голосом. — Мила!
И стал тащить ее из салона, и никак не мог вытащить, потому что она лежала между сиденьями, и руки, за которые он хватал, все время бессильно падали, и он матерился на чем свет стоит.
Он не помнил про врага, он забыл обо всем, он тащил Мелиссу и не знал, жива она или уже нет!..
Потом ее ноги вывалились наружу, плюхнулись в грязь, и он вдруг увидел ее лицо, вынырнувшее из темноты, — совершенно синее, совершенно неживое, с черной струйкой под носом.
— Мила! — снова жалобно позвал он, потянулся и подхватил ее под шею. Голова бессильно свесилась. — Очнись, а? Ну, ты же жива, да? Да?!
— Да, — вдруг отчетливо сказала она и открыла глаза.
Это было так неожиданно, что Василий Артемьев выпустил ее шею, и она опять неловко плюхнулась между сиденьями!
— Ты жива?! — заорал он и полез в салон. — Да?!
— У меня руки связаны, — из темноты сказала она, и он не узнал ее голос. — Можешь развязать?.. И — ты стоишь у меня на ноге.
Он ничего не понимал.
На какой ноге он стоит? Где нога, на которой он стоит?
Он полез и стал шарить, чтобы нашарить ее связанные руки, и тяжело дышал, и понимал, что сейчас расплачется, прямо здесь, в этой вражеской машине, просто от облегчения и от того, что он думал, будто она умерла!
— Вася, — сказала она через несколько секунд. — Если ты с меня слезешь, я попробую выбраться.
— Что?
— Слезь с меня.
Совершенно растерянный, он подался назад, ударился затылком обо что-то очень твердое и отступил на шаг. В салоне завозились, машина качнулась, и его чертова знаменитость темным силуэтом показалась на фоне упиравшегося в деревья света фар.
Несколько секунд она просто сидела, закрыв глаза, а потом медленно, сантиметр за сантиметром, стала выбираться.
— Ты жива, да? — уточнил Василий Артемьев.
— Мне больно, — сказала она и заплакала. — Руки больно очень!
Артемьев осторожно потянул ее на себя, вытащил всю, повернул и обнаружил, что она в наручниках.
— Мила, я их не сниму. Потерпи, родная.
— Я не могу терпеть, — сказала Мелисса и заплакала. — Я вообще больше не могу!..
И тут он вспомнил про водителя.
Хорошо, что вспомнил только сейчас, а не раньше, потому что он убил бы его.
Он ринулся, обежал машину, понял, что водительскую дверь не открыть — она была прижата кривой березой, — вернулся и в два счета вытащил врага через пассажирское кресло.
Враг визжал и закрывался рукой. Двигатель надсадно стучал, будто из последних сил. Радио в джипе орало на всю рощу, и тут еще откуда ни возьмись по стволам заплескались синие и красные всполохи, и громовой голое приказал в мегафон:
— Всем оставаться на своих местах!..
Но Артемьев ничего не слышал, а если бы и услышал, то все равно ничего бы не понял! Одной рукой он держал врага за шею, а другой молотил по чему попало, и голова у того скоро запрокинулась, и Мелисса только кричала рядом:
— Вася, остановись! Васенька, хватит!..
Потом, перекрывая все ужасающие звуки этой ночи, вдруг грянул выстрел, показавшийся сухим и громким, как треск сломанной ветки, и какие-то тени надвинулись со стороны дороги и со стороны рощи, и снова прогремел невидимый чугунный голос:
— Всем стоять, руки на капот!!
Мелисса только хотела было объяснить всем присутствующим, что никак не может положить руки на капот, потому что она в наручниках, когда из темноты на нее прыгнуло что-то огромное и тяжелое, ударило по голове — в который раз за этот вечер! — и больше она ничего не помнила.
* * *
Потом наступил момент, когда они все-таки ее узнали.
— Ой, — сказал тот, который сидел за столом. Должно быть, он был начальник, потому что единственный из всех сидел за столом, остальные входили и выходили, — а я вас узнал! Вы эта… как ее… вы Дарья Донцова!
— Я Татьяна Толстая, — проскрипела Мелисса и слизнула из-под носа кровь, которая все капала и капала, никак не унималась.
— Да ладно! — недоверчиво сказал тот, который сидел за столом. — Татьяна Толстая ведет «Школу злословия»! А вы ведете «Поединок», я вас сто раз видел! Точно! Вас зовут Мелисса Синеокова!
— Точно, — повторила Мелисса.
— А чего ж вы говорите, что Татьяна Толстая?
— А я так шучу.
— Ну и шутки у вас, — сказал тот, который сидел за столом, и счел нужным представиться: — А меня Борей зовут. Старший лейтенант Крюков то есть. А почему паспорт у вас на другую фамилию?
— У меня псевдоним.
Боря, старший лейтенант, пожал плечами.
— Странный какой-то псевдоним у вас! Мелисса, это что за имя?
Она тоже пожала плечами. Нынче она все за ним повторяет!
— Иностранное. Это не я придумала, это мои издатели придумали.
— Ну, все равно красиво, — оценил Боря. — А муж вас как называет?
— Мила, — призналась Мелисса, — послушайте, Боря, может, вы снимете с меня наручники, а? Я уже кисти совсем не чувствую!
Тут он спохватился, вылез из-за стола, зашел ей за спину и стал что-то колдовать, очень недолго. Потом как-то сразу руки упали вниз и стали качаться, как у обезьяны. Она и вправду совсем их не чувствовала.