— Пошли обратно, — сказал Родионов, — тут уже неинтересно. И вообще, куда нас понесло?! Зачем мы время теряем?!
— Дмитрий Андреевич, — предложилала Маша, соображая, — давайте подойдем посмотрим машины, а?
— Зачем?!
— Ну… мне надо. Давайте подойдем?
Родионов пожал плечами, пробормотал что-то себе под нос и двинулся к стоянке. Маша шла, вытянув шею, как гусь. Родионов поглядывал на нее.
— Что ты придумала?…
— Пока ничего, Дмитрий Андреевич. Давайте пока посмотрим.
— Да на что мы… пока посмотрим?!
Он чувствовал себя дураком, и это было неприятное чувство.
Маша вышла на асфальт, огляделась и спросила:
— А лимузин чей?
— Откуда я знаю!? Но если исходить из дедуктивного метода, скорее всего, Мирославин или Головко.
— Или его жены, сына, или будущей невестки!
— Станут они чужой девчонке такую тачку покупать!
— Она же сказала, они ее любили сильно. Прямо мечтали, чтобы мальчик на ней женился, — рассеянно сказала Маша, — мечтали, как пионер мечтает о том, чтобы его приняли в комсомол, где он сможет достойно продолжать дело Ленина…
— Маша?
— Вон та развалюха, скорее всего, прислуги или охраны, и следующая из той же серии, Тимофей Ильич уехал, Мирослава вряд ли держит свои машины на гостевой стоянке, вон въезд в подземный гараж, видите?
Родионов посмотрел в тусторону, куда она кивнула, — черт возьми, и правда, подземный гараж. Как это он не заметил?…
— Машка, ты Пуаро, — сказал он негромко, так, чтобы она с гарантией не услышала.
— Значит, остается Головко-старший, ныне покойный, — продолжала Маша. — Ну, Олеся сто процентов без машины, потому что это официальный прием и они пара, значит, ее должен был привезти жених. Что может быть у жениха? Вряд ли микроавтобус и вряд ли черный седан, я отсюда не вижу марку. Остается вон та спортивная машина, больше ничего не подходит.
Родионов опять посмотрел. За полированным боком лимузина и в самом деле пряталась маленькая желтая машинка, по виду совершенно безобидная и элегантная.
За спортивным авто стояла еще только одна машина, безликий, надраенный до блеска, явно взятый в прокате автомобиль. Родионов от него отвернулся, а Маша Вепренцева почему-то им заинтересовалась.
Остальные машины явно интересовали ее меньше.
Она подошла поближе, обошла его со всех сторон, даже проломилась сзади, вдоль решетки, хотя авто стояло довольно близко к ней, и Маша немедленно зацепилась брюками за торчащие ветки и некоторое время выпутывалась из них.
Родионов тоже подошел. Он немного злился, но решительно не хотел это показать.
Маша обошла машину и, вывернув шею и шевеля губами, прочитала какую-то бумажку, которая лежала на передней панели с пассажирской стороны. Фрачная черная пара висела на вешалке за водительским креслом, и запотевшая от жары бутылка воды грелась на передней панели.
— Ве-се-ловс-кий, — выговорила Маша по слогам, — Игорь Евгеньевич. Это его машина, то есть прокатная, конечно. Договор на его имя. Господи, что за удивительный язык, фамилию пишут через «и» с точкой!
Родионов раздраженно пожал плечами.
— Какая тебе разница, где чья машина?! Ну вот скажи мне!
— Ах, Дмитрий Андреевич, как вы не понимаете?!
— Я не понимаю.
— Но это же очевидно!
Родионов посмотрел на нее и догадался:
— Ты надо мной смеешься, да? Правильно я понял?
— Правильно, — покаялась Маша. — Но на самом деле это любопытно, Дмитрий Андреевич. Смотрите. Лимузин чистый, и машина Веселовского чистая, а микроавтобус пыльный.
Родионов посмотрел — и вправду пыльный.
— Ну и что? Просто его мыли неделю назад, а эти вчера или позавчера!
— Может быть, — сказала Маша задумчиво. — Все может быть. Но интересно не то, что эти грязные, а то, что те две чистые! Вот что интересно.
Родионову казалось унизительным выспрашивать, требовать разъяснений — он не капитан Гастингс, на самом-то деле, и вообще все это напоминает дешевый картонный киношный детектив, и уж он-то ни за что не станет втягиваться во все это! — но ему до ужаса хотелось знать, при чем тут машины, что Маша еще придумала?!
Какое отношение машины имеют ко всему происшедшему или происходящему в этом доме?!
Он постарался подумать «так и эдак», как всегда делал, когда писал свои книжки.
Итак, они знают, что…
Что они знают, собственно?
Что статью про развод Поклонных написал, скорее всего, Нестор — по крайней мере, это казалось логичным. Что Матвей Рессель почему-то изо всех сил старается сделать вид, что предстоящий развод — это наветы с клеветой, хотя Маша вчера слышала разговор Поклонных, и, по ее словам, они готовы были друг друга задушить на месте.
Еще они знают, что сегодня после того, как голосистая и прелестная горничная Галя убралась в «курытельной», кто-то зашел туда и выбросил в мусорную корзину порванную фотографию Стаса Головко. Это было уже после горничной, но еще до Маши, которая пришла туда после «кавы з вершками» для того, чтобы подумать.
Еще они знают, что Стас Головко бросил свою сильфиду не далее как вчера вечером и сильфида напилась до полусмерти и не знает, что теперь делать, потому что родители Стаса любили ее, как родную, и папка вообще велел ей обратно в Новокузнецк или Днепродзержинск, быть может, Днепропетровск, без штампа в паспорте о законном браке не возвращаться.
Весник, проверенный, любимый всеми, весельчак, профессионал, топ-менеджер, по телефону говорил, что «пока он еще не догадался», и непонятно было, о ком шла речь.
Еще они знают, что Головко был убит перед приемом — перед, а не после, что бы на этот счет ни думала местная милиция. Потому что именно перед приемом Маша Вепренцева слышала шум воды в ванной и видела в раковине окровавленный нож.
Да, и еще! Кто-то звонил Родионову домой перед самым отъездом и угрожал, а об отъезде знали только в издательстве.
Весник знал точно, к примеру.
Еще Машка, которая вполне могла видеть убийцу, и до сих пор непонятно, видел ли он ее!…
— Маша, — начал Родионов, — по-моему, эту ерунду с расследованием надо кончать!… Мы все равно ничего не добьемся, а ты…
Тут она опять схватила его за руку, и он посмотрел с неудовольствием, в конце концов, сколько раз можно повторять, что он не любит, когда его трогают!…