— У вас странная точка зрения.
— У меня нормальная точка зрения. Пройдет время, появится все, что нужно — ткацкие фабрики, пекарни, свечные заводики какие-нибудь. Их и сейчас уже полно. Может, и до автомобилей дойдет.
— А у вас где производство?
— В Пензенской области, — сказал Кирилл, вдруг осознав, что совершенно неожиданно и не к месту распалился, — мы делаем щетки и кисти. Я же вам говорил, ничего романтического.
— Вы как будто оправдываетесь. — Настя посмотрела испытующе. Он собрался было возразить, но не стал.
Что это его так понесло? В высокие рассуждения о производстве ударился, да еще от романтики старательно отказывался, как будто заранее ее предупреждал, что надежды на него в этом смысле нет никакой, хотя она вовсе не проявляла к нему интереса — смотрела в тарелку, ковыряла салат, печалилась о своей необыкновенной бабушке.
Этот ее Кира во всем виноват. С него все началось.
— Доедайте и поедем, — распорядился он, — одиннадцатый час.
— Да, — как будто спохватилась она, — неужели так поздно?
Доедать она не стала, и Кирилл, привычно расстроившись из-за брошенной еды, которую придется теперь выкинуть в помойку, попросил счет. У него с детства было очень трепетное отношение к еде.
Когда она стала совать ему деньги, он опять развеселился.
— Я вполне платежеспособен, — сказал он, глядя на нее с насмешливым превосходством. — Кажется, мы уже установили, что с моим отечественным производством как раз все в порядке. Или вы член американской лиги за равноправие женщин?
— Я не член лиги, — пробормотала она. Ему вполне удалось ее смутить. — Просто это я вас пригласила. Навязалась, можно сказать.
— Можно и так сказать, — согласился он, получая удовольствие от ее смущения и своего превосходства, — только заплачу все же я.
Он был хорош — самоуверен, снисходителен, любезен и загадочен. Самому себе он нравился. Он как бы со стороны заслуженно гордился собой — вот каким ты стал, Кирилл Костромин, вот как ты всему научился. Какая там «Кира-дура»!
Только немного странно было, с чего это он так старается — девица была совсем не в его вкусе.
Он шел за ней к машине, рассматривая ее полотняную прямую спину и стянутые в короткий хвост неопределенно-темного цвета волосы, и думал, что, пожалуй, провел вечер совсем неплохо.
Напрасно он так думал.
Уехать им не удалось. Ее машина не заводилась. Не помогли ни всемогущие «крокодилы», ни длительное совместное рассматривание чахлого мотора старушки-«Хонды». Ковыряться в нем Кирилл не стал бы даже под угрозой расстрела.
Хватит. Наковырялся в дикие дальнобойщицкие времена.
— Придется вам ее здесь оставить. — Ему до смерти хотелось в свой отель — выпить коньяку в лобби-баре, еще покурить в прохладе и покое огромного холла, подняться в свой номер и лечь спать. — Завтра вызовете какой-нибудь эвакуатор.
— Конечно, — согласилась Настя, и он понял, что она непременно заплачет, как только он отвернется. Впрочем, это были не его проблемы. — Конечно, так я и сделаю.
«Это не мои проблемы», — так говорил один его давний начальник. У него Кирилл Костромин учился жить и работать — бороться и перегрызать чужие глотки. «Это не мои проблемы», — сказал он однажды Кириллу, когда тот не уследил за кем-то из водителей, и через две минуты Кирилл Костромин стал безработным.
— Ну, давайте я вас отвезу, — внезапно предложил он, сердясь на себя, — если уж в этом городе не существует такси!
— Нет-нет, — сказала Анастасия Сотникова и все-таки шмыгнула носом. Глаза за стеклами очков у нее как будто увеличились и задрожали. — Спасибо вам большое, только везти меня никуда не надо! Я еду в Петергоф, в бабушкин дом. Это далеко, за городом, и вам совсем не по дороге. Я… доберусь как-нибудь. Спасибо вам большое, Кирилл Андреевич.
— В какой еще Петергоф! — сказал он злобно. — У вас же с машиной проблемы. Езжайте домой, не выдумывайте.
— Домой я не поеду, — ответила она твердо и зачем-то полезла в свой портфель. Она то и дело ныряла в него с головой, как в омут. — Спасибо за ужин, Кирилл Андреевич.
И выудила из портфеля носовой платок.
Рыдать собралась, понял Кирилл.
— Давайте я довезу вас до дому, — сказал он, нажимая на слово «дом», — конец света еще впереди. Это не конец света.
— Конец, — пробормотала она голосом придушенной мыши. Очевидно, ей стоило больших усилий держать себя в руках. — Домой я не могу ехать. Там… Кира. Я не могу его видеть.
— Черт бы вас побрал.
Он сунул руки в карманы — хотя много лет отучал себя от этой привычки — и еще постоял немного возле ее машины, погрузившейся в летаргический сон, и своей, вполне благополучной. Деваться ему было некуда.
— Хорошо, — сказал он, покорившись, — я довезу вас до этого вашего Петергофа. Только без разговоров. Садитесь и поедем. Быстро.
— Не надо, что вы, Кирилл Андреевич!..
— Ну да. Вы должны были это сказать, а я должен был ответить, что одну на улице я вас не брошу. Считайте, что я так и ответил. Поехали, госпожа Сотникова.
— Настя, — сказала она, шмыгая носом.
— Настя, — согласился он.
В Петергофе он никогда не был и представления не имел, далеко ли до него.
По вечернему городу ехалось легко. Девица — нет, Настя — молчала, только изредка говорила, где повернуть. Сидела она сгорбившись, стиснув коленями ладони с носовым платком.
— Не убивайтесь вы так, — сказал он, не выдержав, — ничего страшного. У вас что, машина в первый раз ломается?
— У меня в первый раз бабушка умерла. Мне… трудно это пережить. Да еще навалилось все сразу…
Весь жизненный опыт Кирилла Костромина свидетельствовал о том, что все плохое всегда наваливается сразу.
— Переживете, — сказал он неприязненно, — нужно уметь держать удар.
— Ну да, — согласилась она безразлично, — конечно.
Конечно, подумал Кирилл, внезапно снова раздражаясь, как же! Какой еще удар, если она выросла в семье, где блокадная бабушка до последнего своего дня водила машину и «не слишком любила возиться с детьми»! Она, эта Настя, наверное, и слова-то такого не знает — «удар». Потому и с павианом по имени Кира возится — старательно ищет проблем и приключений ввиду их полного отсутствия.