— Каких? — выдохнула Настя.
— Не было фотографий внучки Якова, которая жила у твоей бабушки, когда была маленькой. Есть только одна, которую ты мне показала, на ней ничего нельзя разобрать. Дальше — пустые места. Взрослой внучки Якова в альбоме нет, а должна была быть. И нет ее потому, что на тех фотографиях ее вполне можно узнать. Правда, Муся?
Нина Павловна закрыла рот рукой. Больше никто не шевельнулся.
— Я дурак, — сказал Кирилл, — я сразу знал, что зеркало разбила Муся. Велосипед есть только у Владика и у Муси. У Владика он новый и шикарный, а у Муси старый и ржавый. Насос тоже был старый. Фотографии мы смотрели втроем — Настя, Муся и я. Потом я нашел кучку пепла в камине и позже вспомнил, что Муся выронила из кармана какой-то конверт, Настя подняла его и вернула ей, и она решила, что проще сжечь его, чем прятать — чем черт не шутит. Тем более Владик, как я понимаю, любит пошарить по чужим карманам и сумкам. И только сегодня я вспомнил про дневник. Агриппина Тихоновна вела дневник. Я все думал, почему она уволила старую домработницу, да еще со скандалом, посмотрел запись трехмесячной давности, и все стало понятно. — Он полез в задний карман, вытащил тоненькую тетрадочку, перегнул ее пополам и прочитал:
— «Сегодня в булошной встретила Людочку. Очень бедствует, бедняжка. Галя недавно умерла, а я и не знала. Надо помочь. Людочка говорит, что в своей парикмахерской почти ничего не зарабатывает. Я могу взять ее к себе, но жаль Зосю — столько лет!.. Впрочем, Зося не пропадет, у нее дети и внуки, и на пенсию ей давно пора, а Людочка пропадет. Буду думать». Вот и все. — Он помолчал, рассматривая Мусю. — Бабушкин фен был белый, фирмы «Браун». Фен, который вытащили из ванны, был серый с надписью «профешионал». У профессионального парикмахера должен быть профессиональный фен. Только зачем вы «Браун» себе забрали? Пожадничали?
Муся аккуратно сложила льняное полотенце и перекинула его через плетеную спинку кресла, расправила плечи, обвела глазами семью, замершую, как в детской игре «Море волнуется».
— Ну что ж, — сказала она, сняла с волос косынку и так же аккуратно сложила, — все это очень интересно и поучительно. Я-то сразу поняла, что вы вовсе не тот Кирилл, о котором говорила старуха. Жаль. Осталось-то совсем немного. Только руку протянуть. Жаль.
— Муся, — прошептала Настя, и теперь уже Соня взяла ее за руку, — и бабушка… и Сережка…
Муся посмотрела на нее и усмехнулась:
— Дед нашел этот клад. Дед привез его из Германии. Дед жизнью поплатился, а старуха все прикарманила и думала, что откупилась. Мороженым, да еще тем, что я жила в этом доме, как приживалка! Конечно, мать знала про драгоценности. Бабушка ей сказала. Дед два листа ей отдал, а два оставил старухе. Драгоценности можно было найти, только соединив все четыре листа вместе. Но все было спрятано в этом доме, и у нас было только два — два листа из четырех! Мать тяжело умирала и говорила только о том, что старуха нас обворовала, ей все досталось, а мы нищенствовали всю жизнь из-за того, что дед был такой благородный и все деньги оставил старухе, а на нас ему было наплевать! Мать всю жизнь мечтала, как мы могли бы жить, если бы старуха не сидела на драгоценностях, как сторожевая собака!
— Почему вы ее убили? — спросил Кирилл. Он вдруг очень устал. Оглянувшись, он поднял кресло, с которого свалился Владик, и сел.
Муся равнодушно пожала плечами:
— Она видела, что я доставала книги и смотрела их. Я же должна была найти этот проклятый план! Она-то знала, где он! Все равно ее пришлось бы убить, — добавила она совершенно хладнокровно, — мне же нужно было забрать то, что всегда было моим, а она бы мне помешала. Я не думала, что Настя поселится здесь на следующий же день после ее смерти. Я бы успела все найти и забрать, никому бы в голову ничего не пришло.
— Но ведь вы так ничего и не поняли, — напомнил Кирилл, — вы же зачем-то спрашивали у Сергея, что именно там написано.
— Я не читаю по-арабски, — объяснила Муся охотно, — а там было написано по-арабски.
— Нет, — сказал Кирилл, — не по-арабски. И не написано.
— Что? — помедлив, спросила Муся, и красивые брови дрогнули. — Что вы сказали?
— Вы вернули листы в книгу тогда же, когда заметали следы и строили декорацию нашего с ним совместного пьяного дебоша. Это понятно. Сергей сказал, что ничего не понял и что там нет текста. Вы решили, что в книге есть еще какое-то указание и вам нужно его найти. Уносить книгу с собой вы побоялись. Поначалу вы были уверены, что вас никто и ни в чем не заподозрит, но тут влез я, и вы испугались. Я мог найти Сергея, а он мог прийти в себя и сказать, что накануне ночью разговаривал именно с вами, и вся декорация потеряла бы смысл, потому что он-то точно знал, что не пил со мной водку. Вы сунули листы обратно в книгу, а книгу поставили на полку. Этих книг никто не касался много лет, и вы думали, что они никого не интересуют. Вы собирались забрать ее сегодня, пока Сергей не пришел в себя. И потом сделать еще одну попытку. Правильно?
— Вы сказали, что там ничего не написано, — нетерпеливо перебила Муся, у нее было потрясающее самообладание, — но там же написано! И именно по-арабски!
Кирилл взял со стола газету «Коммерсант», развернул и вынул четыре листа плотной бумаги. Бумага была пожелтевшей, картинки выцветшими, а арабские буквы жирными, черными и казались нарисованными совсем недавно.
— Боже мой, — тоненько проговорила Света.
— Подписи под рисунками — никакой не текст. — Кирилл разложил листы в два ряда. В верхнем ряду были чудесная птица и ханский трон, а в нижнем — вверх ногами — купальщица и паук. В ухо ему сопел очухавшийся Владик, и Кирилл оттолкнул его. — Видите? Если положить их так, получается, что каждая строчка — это сторона четырехугольника. Четырехугольник и есть дом. Буквы внутри четырехугольника — это план. — Он провел пальцем. — Прямые линии в буквах продолжают друг друга. Завитушки добавлены для красивости. Вот здесь, где буква нарисована красным, скорее всего и есть ваш клад.
— Как просто, — пробормотала Муся, не отрывая взгляд от красной вязи, — как все просто…
— Да, — согласился Кирилл, — просто. Она владела собой совершенно. Бледные щеки чуть порозовели, она глубоко вздохнула и сказала холодно:
— Все. Спасибо за внимание. Больше мне здесь делать нечего.
— Гриш, дай мне сигарету, — попросил Кирилл.
— Как — нечего? — Дмитрий Павлович поднялся из-за стола, глаза у него засверкали и сузились, как у тети Александры. — Что значит — нечего?! Мы что же? Так ее и отпустим после всего, что она… наделала?!
Муся на него даже не взглянула.