Ральф, указав на дверь по правую сторону, вопросительно взглянул на Луизу. Та кивнула. Потянувшись к дверной ручке, он поморщился от отвращения, когда его пальцы прошли сквозь нее, что было, конечно же, к лучшему; если бы он мог по-настоящему ухватиться за эту чертову штуковину, то, без сомнения, оставил бы пару слоев кожи на раскаленной медной ручке. — Мы пройдем сквозь дверь, Ральф!
Он оценивающе оглядел Луизу, заметив страх и беспокойство в ее глазах, но в них не было и намека на панику, затем кивнул. Они вместе прошли сквозь дверь в тот момент, когда с немузыкальным грохотом железных цепей и разбивающегося стекла на пол свалился подсвечник.
Они оказались в приемной, и от увиденного у Ральфа свело желудок. К стене под огромным плакатом с изображением Сьюзен Дэй в джинсах и рубашке в стиле вестернов («НЕ ПОЗВОЛЯЙ МУЖЧИНЕ НАЗЫВАТЬ ТЕБЯ ДЕТКОЙ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ С ТОБОЙ ТАК ЖЕ И ОБРАЩАЛИСЬ» — советовал плакат) прислонились две женщины. Обе были застрелены в голову в упор; мозги, рваное месиво костных тканей размазались по обоям с цветочным орнаментом и по прошитым ковбойским сапожкам Сьюзен Дэй. Одна из женщин была беременна. Другой оказалась Гретхен Тиллбери.
Ральф припомнил тот день, когда Гретхен вместе с Элен пришла к нему домой, чтобы предупредить и вручить газовый баллончик под названием «Телохранитель»; в тот день она показалась Ральфу красавицей… Хотя, конечно, в тот день ее хорошенькая головка была еще цела, а мозги не размазаны по стенам. Пятнадцать лет назад ей чудом удалось избежать смерти от рук своего муженька, но другой мужчина направил оружие в голову Гретхен Тиллбери, мгновенно отправив ее на тот свет. Теперь она уже никогда не поведает, откуда взялся шрам на ее левом бедре.
На мгновение Ральфу показалось, что он теряет сознание.
Он сконцентрировался и, думая о Луизе, взял себя в руки. Аура Луизы приобрела темно-красный оттенок. Зигзагообразные черные линии пронзали поле, напоминая распечатку электрокардиограммы человека, перенесшего фатальный сердечный приступ.
— О, Ральф! Боже милостивый!
Что-то взорвалось в южном крыле дома с такой силой, что распахнулась дверь, сквозь которую они только что прошли. Ральф предположил, что это баллон или баллоны с газом… Хотя в данный момент вряд ли это было так уж важно. Горящие обрывки обоев влетали в комнату через распахнувшуюся дверь, и Ральф увидел, как занавеси и остатки волос на голове Гретхен Тиллбери качнулись в сторону двери, когда огонь всосал воздух из комнаты, чтобы подпитать себя. Интересно, сколько огню потребуется времени, чтобы превратить женщин и детей, спрятавшихся в подвале, в хрустящие сухари?
Ральф не знал, да и вряд ли это было так важно; люди, закрытые внизу, умрут от удушья задолго до того, как начнут гореть.
Луиза с ужасом уставилась на мертвых женщин. По ее щекам катились слезы. Призрачный серый свет, поднимающийся вверх от оставленных ими следов, напоминал пар, исходящий от сухого льда. Ральф провел Луизу к двойным дверям в глубине комнаты, замер перед ними, делая глубокий вдох, затем обнял Луизу за талию и вошел в дерево.
Последовал момент темноты, в которой не только его нос, но и каждая клетка тела пропитались сладковатым запахом опилок, а затем они очутились в комнате за дверями. Возможно, раньше она была кабинетом, но впоследствии служила помещением для занятий групповой психотерапией. В центре, образуя круг, разместились складные стульчики. Стены украшали изречения типа: «НЕЛЬЗЯ ЖДАТЬ УВАЖЕНИЯ ОТ ДРУГИХ, ЕСЛИ НЕТ САМОУВАЖЕНИЯ».
На школьной доске кто-то написал:
«МЫ — ОДНА СЕМЬЯ, И ВСЕ МОИ СЕСТРЫ СО МНОЙ», Около одного из окон, выходящих на веранду, одетый в бронежилет и мешковатый свитер, который Ральф узнал бы в любое время суток, притаился Чарли Пикеринг. — Изжарить всех безбожниц! — крикнул он. Над его плечом взвизгнула пуля; вторая зарылась в оконный переплет справа. Мысль, что Пикеринга охраняют, вновь вернулась к Ральфу, теперь уже приобретя силу убежденности.
— Лесбиянки! Отплатить им их же монетой! Проучить их! Пусть на собственной шкуре испытают все!
— Оставайся наверху, Луиза, — на том же самом уровне.
— Что ты собираешься делать?
— Позаботиться о нем, — Только не убивай его, Ральф, пожалуйста!
«А почему бы и нет? — горько подумал Ральф. — Я сделал бы миру огромное одолжение. Хотя вряд ли сейчас подходящее время для споров».
— Ладно, я не стану его убивать! А теперь замри на месте, Луиза, — слишком много пуль, чтобы рисковать и вдвоем опускаться ниже.
Прежде чем женщина ответила, Ральф сконцентрировался, вызвал внутренний щелчок и прыгнул на уровень Шот-таймеров. На этот раз все произошло так быстро и так тяжело, будто он прыгнул из окна второго этажа, приземлившись на бетонированную площадку. Некоторые краски исчезли из мира, их заменили звуки: потрескивание бушевавшего огня, грохот автоматной стрельбы. Воздух пропитывал запах копоти, в комнате стояла невыносимая жара. Мимо уха Ральфа пролетело что-то, жужжа как насекомое. Скорее всего, жучок 45-го калибра.
«Тебе лучше поторопиться, любимый, — посоветовала Кэролайн. — Если пуля попадет в тебя на том уровне, она окажется смертельной, не забывай». Ральф помнил.
Согнувшись, Ральф подбежал к стоящему к нему спиной Пикерингу. Он наступал на осколки стекла, но Пикеринг не оборачивался. Вдобавок к автомату, который он держал в руках, на боку безумца болтался револьвер, — плечах — маленький вещевой мешок. Он был расстегнут, внутри виднелось несколько наполненных чем-то винных бутылок. Горлышки их были заткнуты мокрыми, скрученными в комок тряпками.
— Убить всех сук! — орал Пикеринг, поливая двор автоматными очередями.
Он отбросил использованную обойму, задрал свитер, обнажил еще три или четыре обоймы, заткнутые за пояс. Ральф потянулся к открытому вещмешку, достал за горлышко одну из наполненных бензином винных бутылок и обрушил ее на голову Пикеринга. В этот момент он понял причину, по которой безумец не слышал его приближения: Пикеринг надел наушники, используемые при стрельбе.
Не успел Ральф оценить иронию того, что человек, идущий на самоубийство, тем не менее стремится сохранить слух, как бутылка разбилась о голову Пикеринга, обволакивая его янтарной жидкостью и осколками стекла:
Тот пошатнулся, прижав руку к порезам. Кровь полилась по его длинным пальцам — пальцам, более подходившим пианисту или художнику, струйками стекая по шее. Он обернулся, за грязными линзами очков сверкали огромные удивленные глаза, волосы стояли дыбом, делая его похожим на человека, только что получившего разряд электрического тока.
— Ты! — крикнул Пикеринг. — Посланец дьявола! Центурион? Детоубийца! Ральф подумал о двух женщинах, убитых в соседней комнате, и его вновь охватила ярость… Хотя «ярость» было слишком мягким определением, слишком.