Здесь и хранились.
— Ральф!
Оглянувшись, он увидел, что Луиза протягивает к нему обе руки. В одной она держала панаму с выемкой на полях, а в другой — темную расческу, которую можно купить в любой лавчонке за доллар двадцать девять центов. Призрачное оранжево-желтое сияние по-прежнему липло к расческе, что вовсе не удивило Ральфа. Каждый раз, пользуясь расческой, хозяин, словно перхоть, оставлял на ней немного сияния как своей ауры, так и «веревочки». Его не удивило также, что расческа лежала рядом с панамой Мак-Говерна; в последний раз он видел обе эти вещи вместе. Он помнил саркастическую ухмылку Атропоса, когда тот снял панаму и сделал вид, что причесывается.
«А потом он подпрыгнул и щелкнул каблуками».
Луиза показывала на старое кресло-качалку со сломанными полозьями.
— Панама лежала на сиденье. А расческа была под ней. Она ведь принадлежала мистеру Уайзеру, правда?
— Да.
Луиза немедленно протянула вещи Ральфу:
— Лучше ты возьми. Я не такая растяпа, какой считал меня Билл, но иногда я все же теряю вещи. И я никогда не прощу себе, если потеряю это. Ральф, взяв расческу, начал было засовывать ее в задний карман брюк, но, вспомнив, с какой легкостью Атропос извлек ее, положил расческу в глубокий боковой кэрман, затем оглянулся на Луизу, уставившуюся на панаму Мак-Говерна с видом Гамлета, философствующего над черепом своего бедного Йорика. Ральф заметил в ее глазах слезы, и женщина отвела взгляд.
— Он любил эту панаму. Билл считал, что в ней он выглядит молодым и щеголеватым, хотя это и не так, но он думал, что выглядит хорошо, и это важно. Ты согласен со мной, Ральф?
— Да.
Луиза бросила панаму обратно на кресло и повернулась к коробке, набитой одеждой. Как только она отвернулась, Ральф, нагнувшись, заглянул под кресло в надежде увидеть сверкание сережек. Если панама Билли и расческа Джо лежали здесь, тогда, возможно, серьги Луизы… Но под креслом ничего не оказалось, кроме пыли и вязаного детского башмачка.
«Невозможно, чтобы все произошло так легко и просто», — подумал Ральф, вставая и отряхивая колени. Внезапно на него обрушилась невероятная усталость. Они без всяких хлопот почти сразу же отыскали расческу Уайзера — хорошо, просто великолепно, но Ральф подозревал, что это лишь показная удача. Ему по-прежнему нужно было волноваться по поводу сережек Луизы ..и, конечно, сделать то, ради чего их сюда послали. Что это было за дело? Он не знал, а если кто-нибудь сверху и рассылал инструкции, до него они не дошли.
— Луиза, у тебя есть соображения по поводу…
— Ш-ш-ш-ш!
— Что? Это он, Луиза?
— Нет! Тихо, Ральф! Слушай!
Ральф прислушался. Вначале он ничего не услышал. Затем мысленно ощутил сжатие, щелчок. Очень медленный и осторожный на этот раз. С легкостью перышка, парящего в потоке теплого воздуха, Ральф скользнул немного вверх и услышал тихий продолжительный звук, похожий на скрип дверных петель. Было что-то знакомое — не в самом звуке, но в навеянной им ассоциации. Похоже на…
«… Сигнализацию против взлома или на сигнал дымоулавливателя. Это зовут нас».
Луиза ледяными пальцами схватила его за руку:
— Вот оно, Ральф, — то, что мы ищем. Слышишь?
Конечно, Ральф слышал Но чем бы ни был этот звук, он не имел никакого отношения к серьгам Луизы… А без них он отсюда никуда не уйдет.
— Ну давай же, Ральф, давай! Мы должны его отыскать!
Он позволил Луизе увлечь себя дальше в глубину кладовой. Во многих местах завалы сувениров Атропоса фута на три возвышались над их головами Как удалось такому тщедушному коротышке, мерзкой козявке, справиться, Ральф не знал — возможно, с помощью левитации, — но в результате он потерял ориентировку среди завалов, пока они блуждали, петляя, поворачивая и иногда возвращаясь назад Наверняка он знал лишь то, что теперь звук стал громче: по мере их приближения к источнику гудения тот превратился в жужжание насекомого, неприятно действующее Ральфу на нервы. Завернув за угол, Ральф увидел гигантскую цикаду, уставившуюся на него тусклыми черно-коричневыми зрачками размером с грейпфрут.
Хотя отдельные ауры предметов, сваленных в сводчатом хранилище, и развеялись, как исчезает аромат цветка, засушенного между страницами книги, они все же присутствовали здесь, под слоем зловония Атропоса — даже на этом уровне восприятия, когда все чувства Ральфа были разбужены и настроены, невозможно было, улавливая эти ауры, не испытывать к ним отвращения. От немых следов смертей жертв Слепого Случая веяло ужасом и патетикой. Ральф понял, что ужасное место — не только музей или логовище крыс; оно было языческим храмом, где Атропос исполнял собственную версию Святого причастия используя вместо хлеба и вина печаль и слезы.
Блуждание Ральфа и Луизы по узким кривым проходам между кучами хлама стало мрачным разрушающим душу и тело экспериментом. Каждый невполнебесцельный поворот выставлял на обозрение сотни новых предметов, видеть и вспоминать о которых Ральфу не хотелось, каждый предмет издавал свой собственный крик боли и отчаяния. Ральф не удивлялся, что Луиза разделяла его чувства — идя позади него, женщина тихо всхлипывала сдерживая подкатывающие к горлу рыдания.
Здесь валялись искореженные детские саночки с привязанной к ним веревкой. Ребенок которому они принадлежали, скончался от конвульсий в морозный январский день 1953 года.
Был здесь и шест мажоретки обернутый по спирали красно-белыми тентами — девушку изнасиловали и забили до смерти камнем осенью 1967 года. Убийца, так и не пойманный спрятал, тело в небольшой пещере где ее останки вместе с прахом двух других жертв — покоятся и по сей день.
Обнаружили они и брошь с камеей, принадлежавшую женщине которой на голову упал кирпич, когда она шла по Мейн-стрит, чтобы купить свежий номер журнала «Вог» <"Vogue" — один из самых популярных в Америке журналов для женщин>: выйди дама из дома секунд на тридцать раньше или позже, она осталась бы в живых.
Находился здесь и дешевый нож мужчины, случайно застреленного во время охоты в 1937 году.
Видели они и компас бой-скаута, сломавшего шею во время подъема на гору Катадин.
Тапочек маленького мальчика по имени Гейдж Крид, которого переехал бензовоз, мчавшийся с превышением скорости по шоссе N15 в Ладлоу. Кольца и журналы, брелки от ключей и зонтики, шляпы и очки, погремушки и радиоприемники. Они различались лишь видом, но суть их была одна и та же: тихие, печальные голоса людей, вычеркнутых из пьесы в середине второго акта, в то время как они еще разучивали свои роли, готовясь к третьему; людей, бесцеремонно изгнанных, чьи дела остались незавершенными, а обязательства невыполненными; людей, единственным преступлением которых было то, что они родились во владениях Слепого Случая… И попались на глаза сумасшедшему с ржавым скальпелем в руках.