Кристина достала из пачки еще одну сигарету, собралась уже было чиркнуть спичкой, но… Она насторожилась. Ей показалось, что расслышала откуда-то с юга еще один отзвук выстрелов. Или ей померещилось? Она сосредоточилась. Она вся обратилась в слух… Еще одна короткая очередь. А буквально через десяток секунд — длинная. Теперь она была почти на сто процентов уверена, что где-то стреляют. Далеко-далеко. Интересно, и что у них там происходит? Может быть, в том районе находится полигон? Надо будет спросить у дяди.
Девочка еще долго внимательно вслушивалась в доносившиеся до нее звуки — шум редких машин, лай собак, крики детей, петушиные вопли. Но из всего этого скудного аккомпанемента поселковой жизни она еще только раз смогла выделить нечто похожее на одиночный выстрел. Это случилось минут через десять после последней, длинной, очереди. И все. И тишина… Если что-то и было еще, то его заглушил другой шум. И все-таки интересно, что за война там приключилась?
Еще не менее часа Кристина стояла на высоком крыльце, опершись на перила. Если брать в расчет и двор и дом, то только с этого «наблюдательного пункта», крыльца, — не считая, конечно, крыши — через высокий глухой забор можно было увидеть небольшой участок реки и короткий отрезок пыльной разбитой дороги, на котором сейчас обосновалась небольшая колония кур.
…Почему-то Костя вчера не пришел. Правда, такое раньше случалось не раз, когда он не появлялся у них и день, и два подряд. Но тогда он всегда предупреждал: «Крис, малышка. Завтра я занят. Так что придется тебе поскучать». А вот позавчера…
Кристина наморщила лобик, пытаясь припомнить, говорил ли Костя позавчера что-нибудь насчет того, что на следующий день будет занят.
…Вроде бы нет. Даже точно, нет. И более того, она отлично помнит, что он обещал прийти обязательно. И не пришел. Вот ведь!.. И сегодня им и не пахнет. Дрянь!..
Девочка грязно выругалась сквозь зубы. Хотела закурить еще одну сигарету, но пачка оказалась пустой. Она зло швырнула ее на дорожку возле крыльца. Потом извлекла из кармана несколько мятых десяток и целую горсть медяков. Дважды пересчитала деньги и удовлетворенно хмыкнула. Она уже пришла к решению. Вынесла приговор, окончательный и бесповоротный. И теперь точно знала, что будет делать.
…Никому она не нужна. Ни матери, ни дяде Толе, ни этому Костоправу, будь он неладен. Хотя до сегодняшнего утра о последнем она была лучшего мнения. А оказалось, что он такой же лживый мерзавец, как и все остальные. Ну, ничего! Она им покажет! Она им докажет, чего все они стоят, когда скушает на ночь пару коробочек ноксерона и оставит возле своей кровати записку… Такую записку!.. Такую предсмертную записку, что все эти взвоют!
Вот только она сначала дождется дядьку и точно выяснит, что произошло с этим Костей, почему не приходит. Может быть, он заболел; может быть, сломал ногу. Тогда все хорошо. Тогда его еще можно простить. Но если окажется, что она просто ему надоела, и он больше сюда не придет, тогда пойдут в дело «колеса». И… умойтесь, ублюдки!
Она так и напишет в записке, что жизнь без Кости для нее вовсе не жизнь. Что считала его единственным дорогим для себя человеком. Единственным, кто, как ей казалось, ее понимает. Но все оказалось иначе, и этот мудак оказался полнейшим дерьмом…
Кристина сильно стукнула кулачком по перилам и скривилась от боли. Она тряхнула отбитой рукой.
…Точно так и напишет: «Мудак». И отравит себя — все равно без него ей не жить! Решено!!!
Дверь из дома приоткрылась, и из-за нее нарисовалась мамашина рожа.
— Ты здесь, доча? Пошли пообедаем. Ты же сегодня так ничего и не ела.
«А не пошла бы ты, сучка! — беззвучно шевельнулись Кристины губы. — Тварь похотливая! Кошка ебливая, чтобы тебя!»
Но вслух девочка произнесла:
— Хорошо, мама. Сейчас.
«Пожру и пойду в аптеку за ноксероном» — спланировала она.
Кристина бросила последний взгляд на кур, копошащихся за забором в дорожной пыли, и оторвалась от перил. И зловеще улыбнулась неплотно прикрытой двери, ведущей в дом.
Вот так-то, милая мамочка, у твоей дочи уже все решено.
Решено!!!
Вот так-то, дорогой Костоправ!
…Я окончательно пришел в себя. Выкарабкался с неимоверным трудом из отключки. Победил амнезию. И вспомнил все до мельчайших подробностей. До той последней секунды, когда на болоте цирики отключили меня, уже раненого, ударом по голове.
Вспомнил и застонал от бессилия. И от злости, в первую очередь, на себя-неудачника, которого, будто ребенка, перехитрили сволочи мусора. Я не сумел соскочить — ладно, смиримся. Но я и не сумел достойно уйти из жизни. И, словно безропотный кролик, позволил себя изловить. И бросить в кичман.
Теперь я знал, где нахожусь. Теперь я представлял, что меня ждет. И от мысли об этом могучая волна животного страха прокатилась по всему телу, вытеснив на какое-то время боль. Я опять чуть было не потерял сознание, но скрипнул зубами и нашел в себе силы сохранить ненадолго здравый рассудок. Мне еще надо было кое-что кое-кому сказать.
Обязательно сказать и уж тогда с чистой совестью вырубаться.
Я с огромным трудом поглубже втянул в себя воздух и попробовал подать голос. Получился чуть слышный сип. Еще одна попытка. Уже лучше, прогресс налицо — сип получился заметно более громким. Еще раз. Уже не сип, уже хрип. Ну! Ну же!!!
Я собрал в кулак остатки силенок, сосредоточился… и у меня наконец получилось. Не слишком-то громко, но зато разборчиво я простонал:
— Мусора, падлы…
Зажмурил глаза, немного передохнул и повторил, на этот раз в полный голос, очень надеясь на то, что кто-нибудь меня слышит:
— С-суки немытые! Я Костоправ, а вы собачье дерьмо. И когда-нибудь я это дерьмо растопчу. Хотя и перемажусь… Ч-черт… — Я перевел дыхание и продолжил: — Вы дерьмо, а я Костоправ. В этом вся разница. И не ликуйте раньше срока, юродивые. Проблемы у вас только ещё начинаются. Все еще впереди!
Кажется, я хотел еще что-то добавить, но столь длинный монолог и так отнял у меня остатки силенок.
И я опять потерял сознание, стукнувшись многострадальным затылком о бетонный пол ШИЗО.