Так что Влад с Юлей просидели на кухне до самого утра, попивая чай, то и дело целуясь и вполголоса рассказывая друг другу о прошлом. Юля лишь время от времени выходила в комнату, чтобы проверить, как там бабушка. Невский узнал, что муж Юли был известным предпринимателем, одним из первых в Москве, кто сразу после разрешения Горби открывать кооперативы успел сколотить огромное состояние и, по его словам, «закрыть вопрос о расходных средствах раз и навсегда». Им троим – мужу, Юле и пятимесячной дочке Алине – хватало денег на всю оставшуюся жизнь. А потом их машину остановили на Рублевском шоссе люди в милицейской форме и в упор расстреляли из автоматов. Семья, сопровождаемая машиной охраны, возвращалась в столицу с дачи. Погибли все, кроме Юли: оба телохранителя, муж, няня и спящая крохотная дочурка. Пули из автомата буквально изорвали маленькое тельце девочки на куски. А Юля, защищенная принявшим на себя все пули телохранителем, каким-то невообразимым чудом выжила в этой мясорубке. На ее теле врачи нашли всего лишь несколько порезов от стекол. Убийц, разумеется, так и не вычислили. Впавшая в глубокий ступор Юля долго лежала в психиатрической больнице, отказываясь есть и абсолютно не разговаривая. В конце концов врачи смогли вернуть ее в мир нормальных людей. Но жить в Москве, где все напоминало о разыгравшейся у нее на глазах трагедии, она не смогла. Получив от единственного компаньона мужа – по ее твердому мнению, непосредственного заказчика убийства, – огромные, по меркам обывателей, но все-таки совершенно не соизмеримые с бизнес-активами мужа «откупные», Юля, сама родом из Калининграда, подписала необходимые документы и уехала в Ленинград, где до замужества три курса проучилась в ЛГУ. Знакомый мужа, ленинградский коммерсант средней руки, через маклера помог ей подыскать и купить квартиру в центре. Она замкнулась в себе, стала каждый день подолгу проводить в церкви, посещать воскресную православную школу. А потом, увидев на улице людей в красно-синей униформе, сама предложила свои услуги только что открывшей свое представительство «Армии спасения». Хитрые святоши быстро смекнули, что к чему, при помощи психолога «раскрутили» убитую горем вдову, уговорив перевести на счет миссии половину всех доставшихся ей от мужа денежных средств. После чего отправили на курсы медсестер-сиделок. И вот уже больше года Юля ухаживает за больными стариками, как и все сестры, получая от благотворительной миссии скромное денежное пособие. А еще Невский узнал, что со дня трагической гибели мужа и дочки у Юли не было ни одного мужчины. По сравнению с этой душераздирающей историей спортивная и морпеховская биографии Влада, рассказанные им без утайки, выглядели более чем скромно. И слава Богу. До сих пор беды обходили Невского стороной, и самым большим его разочарованием за двадцать лет был неурочный призыв на службу…
В семь часов утра Юля в очередной раз подошла к спящей бабушке – и не обнаружила у Натальи Львовны пульс. Упавшим голосом она тихо позвала с кухни Влада. Уронив лицо ему на грудь, долго, навзрыд, плакала. А катающий желваки, бледный как полотно Невский стоял рядом с постелью бабушки, глядел на умиротворенное лицо покойной, бережно гладил рыдающую Юлю по волосам и удивлялся: почему сам он не проронил ни слезинки, если в груди все так и стонет от боли?
До самого дня похорон Натальи Львовны, состоявшихся через трое суток на Южном кладбище, под холодным проливным дождем, в присутствии немногочисленных знакомых семьи, соседей и прилетевшей мамы, Влад и Юля почти не расставались. Познакомив маму с «девушкой своей мечты» и сообщив Вере Ивановне о принятом им твердом решении остаться в Ленинграде, Невский вместе с матерью улетел назад в Ригу, чтобы забрать из военкомата паспорт, получить свою долю из совместного с Димкой бизнеса, реанимировать пылящийся в гараже «жигуль», загрузить в багажник личные вещи и вернуться обратно. К любимой женщине. Для того, чтобы начать строить новую жизнь…
Ставшая для Невского почти родной маленькая уютная Рига (из двадцати лет своей жизни родившийся в Ленинграде Влад прожил в Прибалтике шестнадцать) встретила переодетого в штатское дембеля ласковым солнцем. Когда улетали из «Пулково», шел дождь, а здесь, в шестистах километрах к юго-западу от Северной Пальмиры, вовсю царило настоящее «бабье лето». Асфальт был совершенно сухой, деревья еще не сбросили пожелтевшую листву, весело чирикали воробьи, да и вообще окружающая обстановка сильно отличалась от серого ленинградского уныния. Первое, что бросилось Невскому в глаза, когда он вышел из здания аэропорта, это флаги. Багряно-белые латвийские триколоры развивались на трех мачтах, сменив более привычные глазу «серпасто-молоткастые» имперские кумачи. Пока ехали на такси, Невский насчитал шестнадцать буржуйских стягов. Символика независимой Латвии вообще была повсюду – на расклеенных на стенах и афишных тумбах плакатах и на кооперативных наклейках, пришлепнутых особо рьяными националистами на багажники своих автомобилей. Глядя на эти кустарные символы независимости, Влад невольно улыбался. Потому как принадлежность к Латвийской Республике на всех плакатах и наклейках выражалась комбинацией латинских букв «LR». По аналогии с буржуазной Латвией, просуществовавшей до сорокового года. По-английски вроде бы ясно, почему «L» и почему «R». Так же, как понятно, что аббревиатура «SU» принадлежит исключительно Советскому Союзу. Однако на практике не все оказалось так просто. Невский, по натуре любознательный, а потому начитанный гораздо больше многих своих сверстников, совершенно точно знал, что некогда действительно принадлежавшая Латвии символика «LR» после вхождения республики в состав Союза была передана в вечное пользование государству Либерия! Потому что ни одному сумасшедшему психу на этой планете и в голову не могло прийти, что могучий советский монстр когда-нибудь начнет рушиться, как карточный домик, и отпустит в третий (!) раз стреноженных силой русского оружия прибалтов в вольное плавание. В общем, и местные националисты, а вслед за ними и кооператоры из числа активистов Народного фронта, круто дали маху, наштамповав тысячи и тысячи таких казусов и развесив их по всей Риге, в результате чего политики, а также доверчивые латышские автолюбители сейчас с гордостью возили на багажниках своих железных коней символ совершенно другого государства! Даже не подозревая об этом. Удивительно, думал Влад, в очередной раз заметив подобную лажу на бампере стоящего рядом на перекрестке драного «Запорожца», неужели во всей республике не нашлось ни одного умника, который объяснил бы свихнувшимся от эйфории «Гансам», насколько смешно они выглядят в глазах не то что всего мира – это даже не обсуждается! – а даже любого более или менее разбирающегося в госсимволике человека? Судя по количеству расклеенного агитматериала и по тому, что он до сих пор не был сорван, таковых знатоков не нашлось. Полный пипец!
В подъезд многоэтажки на проспекте Виестура, ничуть не изменившийся за два года – такой же ухоженный, с вымытой мылом лестницей, – Влад входил, испытывая легкое волнение. Несмотря на «успехи в боевой и политической подготовке», в отличие от остальных сержантов взвода в отпуск Невский так и не съездил. Возможно, случись ранение раньше, его бы стопроцентно отпустили, но… Когда он выписался из госпиталя, до дембеля оставалось всего два месяца…