…нечто подобное.
– Переворачивайся, – распорядилась Алена, основательно измочалив веник о мою спину.
Я послушно перевернулся, и тут же на верх полка юркнула Вика, устроила мою голову у себя на коленях и легкими круговыми движениями, чуть касаясь намыленными пальцами, принялась ласкать мне плечи и грудь. Упавший было «барометр» вновь решительно пошел вверх, о чем тут же не преминула цинично объявить Ленка. Она сначала провела по нему горячим веником, потом ладошкой, потом язычком. Я замер. Вика поспешила убрать мою макушку у себя с колен и улеглась рядом со мной. Теперь она намыливала мне живот, шрам, ниже шрама… Впрочем, ниже она только пыталась. Тот участок моего тела полностью захватила Алена, хозяйничала там, как хотела. И в конце концов оседлала меня, изогнулась, вся блестящая от пота и мыла, словно амазонка, которые перед битвой смазывали тело оливковым маслом. И сразу же кончила. Я ответил ей тем же. А не прошло и минуты, как обнаружил, что уже лежу на Сыроеге, дергаю задницей и пытаюсь изобразить что-нибудь путное… Бесполезно. Сверху на меня навалилась Алена, трется своими маленькими грудками о мой позвоночник. С такой ношей у себя на спине не особо поскачешь…
Потом ничего толком не помню…
А потом мы пили в предбаннике пиво, закусывая его ломтиками малосольной стерляди, которая так и таяла во рту.
Постучала в дверь Ирина, поинтересовалась, не угорели ли мы и не заездили ли меня две голодные бабы. Заездили – в прямом смысле слова, – но не кричать же о таком позоре первому встречному.
– Кто кого заездил еще! – побахвалился я.
– Ну и славненько, Коста. Отдыхай, отрывайся по полной. Мужичье там у меня тоже гуляет. Вернее, уже отгуляло. Перепились, спать завалились. Сидим вчетвером с Анатолием, Дюймовкой и Марьей… Я там тебе в предбаннике на скамеечке сменку белья положила.
Ирина вернулась в избу. А мы вернулись в парную. И все покатилось по второму кругу…
Потом по третьему…
А потом закончились пиво и квас. И я запросил пощады. Окатился холодной водой, обнял напоследок одновременно Алену и Вику, которые, как ни странно, за последние пару часов ни разу не то чтобы не погрызлись, между ними даже не возникло ни малейших разногласий. И у меня тут же закралось подозрение, что подобными банно-прачечными услугами они зарабатывают себе на жизнь в захолустном Кослане. Хотя, рассуждая трезво, кому нужны здесь такие услуги? Была бы бутыль самогона да какая-нибудь завалящая баба – вот тебе и предел мечтаний местных аборигенов.
– Из вас бы вышел отличный тандем, – заметил я, натягивая новенькие семейные трусы, которые мне принесла Ирина.
– А что такое «тандем»? – сразу в два голоса спросили тетка с племянницей.
– В словаре посмотрите, – улыбнулся я. – У вас есть в библиотеке толковый словарь? У вас вообще здесь есть библиотека?
– Есть. В Доме культуры, – ответила Ленка. – Тока она напостоянку запертая.
– «Тока… запертая», – передразнил я и шлепнул девочку по худенькой попке. – Маресса… Собирайтесь, девки, скорее. Пойдем трескать баранину. А то что-то я с вами нагулял аппетит.
* * *
– …Я тады была в шапке крольчачьей, вот рысь-то и спутала. И на меня с ветки. Так прям с ног и сшибла в сугроб.
– А чего бы ей не сшибить? Вон Голована, детину огромного, дык и тоего сшибла бы. – Амикан сунул в рот подрумяненного, только из печки, ельца и захрумкал им, словно сухариком. – А ты тады ваще девчонкой была. Ссыкухой шестнадцатилетней.
– Ну не такой уж ссыкухой, коль с рысью управилась, – вступилась за Ирину Мария.
– Да, боевая была. – Ирина подлила мне в стакан пива. – А тады, когда рысь-то набросилась, обмерла вся и ну уже с жизнью прощаться. «Шатун, – думаю, – подкараулил. Подкрался, сзади обнял. Сейчас заломает». И лежу вся не своя…
– То-то ты помнишь, чего тады думала. Тама не до того тебе было, – снова вмешался в Иркино повествование Артем Амикан.
– А вот и помню. Все по секундочкам. Такое не забывается… Так вот. Слушай, Коста, что далее было. Врубилась рысь, что кого-то не тоего атаковала, так нет, чтобы, падла, отступиться и обратно на дерево. Не-е-ет, она меня ну валять по сугробу. Тулупчик на мне был овчинный, так она когтьми весь этот тулуп так иззвездячила, клочками висел. И все пыталась, гадина, перевернуть меня на спину, чтобы горла достичь. И чую тады я, что вот еще децл, и перевернет ведь, зараза. А у меня топор с собой был. Тока махонький, зато во-о-острый. Батька намедни на точиле его поправлял. И вот я этим топориком раз себе за спину! Мимо! Раз еще! Навроде попала. Отвяла рысь, спину ослобонила… Коста, чего ж ты не ешь ничего. Ешь, дорогой. Не едино же пиво хлестать… Так слушайте дале. Подымаюсь, значит, я на колени, оглядываюсь: где ты, зараза? А она рядом, хитрая сволочь. Тока того и ждала, чтоб я лицо показала. И вперед лапами как скаканет! А лапы-то толсты, что у Макса рука. Вот тока прежде, чем она мне по лицу когтьми полоснула, я ее на топорик и посадила. Всю грудину так и пробила. Гляжу: свалилась она, лежит на снегу, издыхает. Из живота топор мой торчит. Да кишки наружу чернехоньки. Вот думаю: «Здорово-то как, рысь зарубила. Кому расскажи – не поверят. Може, в районке про меня даже пропишут. И назовут статью как-нибудь вроде "Схватка в тайге". Прославлюсь…» А потом, Боже та мой! – Ирина картинно всплеснула руками. – Чую, с лицом у меня что-то не то. Глаз левый навроде не видит. И кровянка так и хлещет ручьем. «Поцарапала все ж таки, гадина», – думаю. И рукой за щеку… – Ирина продемонстрировала аудитории, как именно она схватилась за щеку. – Туточки мне худо и стало. Со зверюгой билась, так не боялась. А тут… Чую, вся челюсть слева наружу. И кожа висит разве не до груди. Как же жутко мне сделалось! Ой, Коста, родимый, ты и представить не можешь, чего тут со мной сталось! Вскочила я на ноги, а они будто ватные. Кричать пробую, а только хриплю. Нашла в себе силы, побегла куда-то. Прямо через сугробы. Ты вот доктор, ты понимаешь. Состоянием шока это зовется. Ведь верно?
Я согласно кивнул. А Ленка, нахально устроившаяся у меня на коленях, обвела застолье гордым взглядом – «Вот, мол, какой у меня мужик. Не чета вам, неграмотным. Доктор! Все понимает!»
– Костик, отрезать тебе пирожка? – прошептала она мне на ухо.
Я что-то отрицательно буркнул, и тогда моя Алена нежно ткнулась губами мне в бороду.
– Люблю тебя очень-очень, – еле расслышал я.
– …куда и как бегла, того, врать не буду, не помню. А тока хранил меня Бог. Вышла вдруг на большак. И тут лесовоз рядом со мной тормозит. Это уж точно запомнила. Данила Евсеич, ныне покойный, тогда проезжал. Потом он все ко мне в больницу наведывался. Был бы за рулем кто молодой, да если еще из чужаков, из безконвойньк, так плюнул бы и не остановился. Мало ли, девка из пармы вся в кровянке выскакиват? От греха лучше проехать, не в свое дело не лезть. А Евсеич из староверов, старичок ужо, так он щеку мне на место как-то пристроил, чистой тряпицей лицо обмотал, в кабину меня затолкал и ну ходу к больнице!.. Кушай, Костушка, кушай. Вон, баранинки себе положи. Ленка, чего развалилась, бесстыжая! Гостю задом острым своим все колени поисточила. Так вся и ерзат, будто на сковородке. Поухаживала в лучше за им, а не яйца ему шлифовала… И вот, значит, пришили мне щеку на место, а глаз так и не спасли. Да и половина лица никак не шевелится. Даже язык как не свой. Говорить не могу. Меня в Сыктывкар, в областную больницу. Потом, еще дальше, в Пермь, в неврологический центр. И ничо! – На этот раз Ирина картинно развела руки и расстроенно шмыгнула носом. – Несколько операций, а того лишь добились, что говорить опять начала. И только… – Она плеснула себе в стакан самогону, выпила и занюхала соленым огурчиком. – Вот так теперича и живу. А рысюгу ту батька сыскал. Шкуру содрал с нее мне на память. Так я, как домой из Перми возвратилась, тую шкуру в печку первым делом швырнула. На хрен мне таку память. Осталась память на роже, и будя…