– На что жалуетесь, милостивый государь? – осведомился доктор, вытирая руки полотенцем и глядя на вошедшего поверх очков. – Или вас следует именовать товарищем?
– В товарищи не рвусь, – ответил Борис, подходя к врачу. – А жалуюсь на боли в желудке.
– Ну, батенька! – Доктор весьма оживился. – Вы меня просто порадовали!
– Чем же? – удивился Борис.
– Да я, честно говоря, уже отвык от простых, честных довоенных болезней! В восемнадцатом и девятнадцатом году в основном приходилось мне лечить раны – колотые, резаные, огнестрельные… ну, попадались, конечно, ушибы, контузии, обморожения… нередки были случаи голодной анемии, а вот прежние болезни – такие, как радикулит, геморрой, подагра, – совершенно прекратились, как будто люди перестали ими болеть. В особенности редки стали желудочные болезни – гастрит, язва… подозреваю, что они прошли от недостаточного питания. Многие мои коллеги уверены в целебной силе голода! С тех пор, конечно, многое переменилось, раны попадаются реже – разве что господа налетчики изредка заглядывают. Но теперь в основном приходят пациенты с запущенным сифилисом. И тут вдруг заходите вы и жалуетесь на желудок. На меня словно прежними временами повеяло!
Доктор так расчувствовался, что снял пенсне и промокнул глаза чистой марлевой салфеткой. Затем, снова водрузив пенсне на нос, приблизился к пациенту.
– Покажите язык, милостивый государь! Гм… странно… язык чистый… и склеры глаз хорошего цвета… Здесь больно? Нет? А здесь – тоже не больно? Ну тогда я просто не знаю, что вам посоветовать! Разве что сутки воздерживаться от пищи, это обычно замечательно помогает…
– Простите, доктор, – проговорил Борис, когда врач закончил осмотр, – честно говоря, я посетил вас не только в медицинских целях…
– Так вы налетчик? – изумился Вайсеншток. – Я совсем перестал разбираться в людях! У вас такие хорошие глаза… я подумал, что вы приличный человек… но если вы налетчик – сегодня не самый удачный для вас день, вряд ли вам удастся у меня поживиться…
– Успокойтесь, доктор! – оборвал его Борис. – Я вовсе не налетчик. Я старый знакомый вашего соседа, Павла Аристарховича Ртищева. Не знаете ли вы, что с ним стало и где он сейчас живет.
– Ах, молодой человек! – Доктор снова снял пенсне. – Значит, я еще немного разбираюсь в людях! Так вы не налетчик? Это хорошо!
– Так что насчет Ртищева?
– Вряд ли я смогу обрадовать вас так, как вы обрадовали меня. Думаю, что Павла Аристарховича нет в живых. Кажется, в девятнадцатом году его забрали в ЧК, и с тех пор о нем нет ни слуху ни духу. В квартире его поселился какой-то видный советский деятель, но, судя по всему, эта квартира несчастливая: не прошло и полугода, как этого деятеля арестовали и расстреляли, а на его место вселился чекист. Но и тот недолго прожил, месяца три, не больше…
– Что, тоже арестовали?
– Совершенно верно! По обвинению в превышении власти. Вместо него поселили работника Коминтерна, но моя кухарка сообщила, что минувшей ночью арестовали и этого, за шпионаж. Кухарки, знаете ли, всегда очень хорошо информированы…
– Сейчас из его квартиры вышли трое чекистов…
– Ну ясно! Устроили в квартире засаду, ждут, кто придет к этому коминтерновцу…
Борис снова порадовался, как удачно на этот раз выпутался из неприятностей: если бы он постучал в квартиру Ртищева, не миновать бы ему обвинения в шпионаже!
Он распрощался с симпатичным доктором и вышел на улицу, благополучно миновав бывшую квартиру Ртищева на третьем этаже. Отмахав пешком несколько кварталов и сдерживая желание оглянуться, Борис наконец замедлил шаг, закурил папиросу и задумался.
Милейший доктор был не прав, утверждая, что профессора Ртищева нет в живых. Во всяком случае, после ареста в девятнадцатом году его выпустили, раз он сумел передать информацию в Париж. Где он живет? Да где угодно.
С другой стороны, если Ртищев просил прислать Бориса, стало быть, верил, что Борис сумеет догадаться, где его искать.
Что ж, Борис знает только еще одно место, где он встречал Павла Аристарховича, – дача в Озерках. Он понятия не имеет, цела ли дача и кто там сейчас живет, но это единственное место, где можно искать профессора Ртищева.
Правда, Серж не велел ему соваться никуда, кроме квартиры. Но Борис решил, что до встречи в чайной остается еще часа три, он как раз успеет проверить дачу.
До Озерков было далековато. Борис на этот раз решил взять извозчика, свистнул проезжавшему мимо ваньке. Услышав, что ехать нужно аж в Озерки, и оглядев седока, тот замотал головой:
– Не, гражданин барин, туды не поеду! Нехорошее место… лошадь отберут, пролетку отберут, хорошо, если самого не пристукнут! Не проси, и за три мильона не поеду! Опять же, кто тебя знает – может, ты налетчик! Щас такой народ – прости, Господи! Отца родного за двугривенный прирежут!
Не сломленный первой неудачей, Борис засвистел следующему извозчику. Тот тоже не согласился ехать в Озерки. Только третий извозчик, старый вологодский крестьянин на разбитой двуколке, запряженной полуживой клячей, такой же старой, как хозяин, кряхтя и охая, согласился отвезти Бориса в Озерки за два миллиона.
Кляча, екая селезенкой и спотыкаясь на торцах мостовой, неспешно плелась через Петербургскую сторону. Извозчик попался разговорчивый: он то что-то недовольно бормотал себе под нос, то разговаривал со своей лошадью, убеждая ее прибавить шагу и обещая по возвращении домой угостить овсецом. Тут же он начинал громко жаловаться на дороговизну овса, хлеба и прочих жизненных припасов, на свою поясницу, которая ноет мало того что ко всякой непогоде, так еще и ко всем революционным праздникам.
Из темной подворотни выскочил мальчишка лет десяти в рваном треухе, запустил в дряхлую клячу камнем.
– У, ирод! – Извозчик замахнулся на малолетнего хулигана кнутом, но того уже и след простыл.
– Что с него выйдет, окромя налетчика? – проговорил старик, повернувшись к седоку. – Не, товарищ барин, как хотите, а пока все нонешние мальчишки не перемрут, порядка в России не будет! Анафемское племя!
Лошадь тихонько заржала, словно возражая хозяину.
– А ты чего тут агитируешь? – напустился на нее старик. – Тебе пока что права голоса никто не давал! Не было такого указу, чтоб лошадям агитировать! Ты вон лучше топай поживее, ногами шевели, а то до самого лета тащиться будешь! Ползешь, понимаешь, нога за ногу, как антидюринг какой-нибудь! – Тут же, по непонятной аналогии, он переметнулся на вопросы гигиены и здравоохранения: – Вот ты, товарищ барин, судя по внешности, ученый человек. Может, даже грамотный. Вот, к примеру, какой платформы ты придерживаешься относительно тифа?
– Платформы? – недоуменно переспросил Ордынцев, который все еще не мог привыкнуть к новому совдеповскому жаргону. – Какой еще платформы?