С этими словами Маню встал, поклонился присутствующим и вышел из комнаты.
Генерал Кераглы сидел, уставясь невидящими глазами в одну точку. Казанзакис пожал плечами и заговорил с полковником Арно о новинках парижского оперного сезона. Воспользовавшись их разговором, Гюзель подошла к генералу и вполголоса заговорила:
– Кажется, эфенди, у вас сложности с этим проигрышем? Вы не в состоянии расплатиться?
Генерал не сразу понял, о чем говорит ему Гюзель. Когда же до него дошел смысл ее слов, он тяжело вздохнул и нехотя ответил:
– Я и без того был в долгах, а теперь такая огромная сумма… И это – долг чести, так что у меня один выход – пуля в лоб.
– Зачем же так мрачно? – Гюзель чуть заметно улыбнулась. – Я знаю человека, который охотно поможет вам…
Ордынцев вошел в гостиную. На его взгляд эта комната представляла собой что-то среднее между собственно гостиной, будуаром жены богатого парижского рантье и залой в дорогом борделе – излишняя пышность убранства, обилие всевозможных дамских аксессуаров, подушечек, вазочек, курильниц и прочих безвкусных мелочей. Однако хозяйка придавала всей этой восточной пошлости определенный блеск и создавала ощущение подлинности. Тонкая и гибкая, как змея или пантера, она свернулась калачиком в глубоком резном кресле, закутавшись в облако полупрозрачного трепещущего муслина. При каждом движении ее божественные формы то откровенно обрисовывались складками воздушной ткани, то просвечивали сквозь муслин чарующими намеками. Но главным в ее облике, безусловно, было лицо, и особенно глаза – огромные, бездонные, ярко-синие. Их взгляд, одновременно высокомерный, чарующий и бесстыдный, сводил с ума – конечно, только того, кому было с чего сходить.
Борис невольно застыл на пороге, не сразу заметив, что в комнате присутствуют еще два человека – очень худой господин лет тридцати пяти с лицом бледнее фрачной манишки, с моноклем в глазу и брезгливо обиженным выражением безвольно искривленного рта, и полная ему противоположность – рыжий толстяк лет пятидесяти, переполненный энергией, с изрытым оспой лицом и манерами бесконечно уверенного в себе человека. Этого энергичного толстяка не было нужды представлять – каждый в Константинополе хотя бы слышал о Ставросе Казанзакисе, греческом миллионере, владельце чуть ли не половины недвижимости в великом городе.
Бледный господин представился Полем Менаром, финансистом из Франции.
Борис назвал себя. Француз окинул его презрительно-оценивающим взглядом и равнодушно отвернулся. Казанзакис, напротив, начал оживленно расспрашивать о том, как понравился Ордынцеву Константинополь, нашел ли он здесь достойное вложение для своих денег – видимо, пущенный Горецким слух о богатстве Ордынцева дошел до греческого магната. Борис отвечал по возможности уклончиво, боясь выдать свою полную неосведомленность в финансовых вопросах.
Наконец Гюзель, прислушиваясь к разговору двух мужчин с выражением насмешливой скуки на лице, прервала их:
– Господа, неужели вы не можете найти более интересной темы для разговора?
– Очаровательная! – со смехом ответил ей Казанзакис. Не может быть темы более волнующей, чем деньги!
– Фу, противный! – Гюзель рассмеялась и махнула на грека рукой. – Но вы-то, Борис, – с некоторым трудом выговорила турчанка непривычное имя, – вы-то, Борис, я надеюсь, не такой? Для вас деньги не заменили все радости жизни? Во всяком случае, моя подруга Анджела прожужжала мне все уши – от нее только и слышишь ваше имя, как будто в Константинополе нет мужчины лучше, чем Бо-рис Ордын-цефф!
Борис смущенно улыбнулся, не найдя достойного ответа, а Менар снова удостоил его мимолетным взглядом и процедил сквозь зубы:
– Вы ведь знаете, Гюзель, Анджела страдает удивительно склонностью к преувеличениям!
– Не обращайте внимания на Поля, – Гюзель дружелюбно улыбнулась Борису, – он ужасный ревнивец и поэтому постоянно злословит. Скажите, мне передавали, что вы приходитесь сродни господину Гаджиеву?
– Ну, собственно, не совсем сродни, моя тетушка была за ним замужем.
– Ах, вот как! – Гюзель оживилась. – Я однажды была в его имении Каса-дель-маре. Там был поразительный розарий!
– К сожалению, мне там не пришлось побывать, хоть я и наслышан о тамошних чудесах, – ответил Борис, стараясь не выйти за рамки легенды и вместе с тем не сказать ничего лишнего.
– Мне случалось сталкиваться с Гаджиевым, – присоединился к разговору Казанзакис, – в делах это был настоящий людоед.
– Не думайте, что это осуждение, – вставила Гюзель, – в устах Ставроса нет большей похвалы.
– Конечно, – усмехнулся Казанзакис, – деловой человек должен быть людоедом. Мягкосердечный делец – это такая же бессмыслица, как ласковая сторожевая собака. Думаю, что господин Ордынцефф со мной согласится.
Борис поймал на себе заинтересованный взгляд Поля Менара. Дождавшись паузы, француз задал вопрос:
– Покойный господин Гаджиев был, кроме всего прочего, известным коллекционером. В его собрании было немало уникальных книг – инкунабул и средневековых восточных манускриптов. Вы не знаете, какова судьба коллекции?
Борис, обрадовавшись, что Менар в разговоре затронул тему, которую Горецкий хорошо подготовил.
Это и был их – Горецкого и мистера Солсбери – главный козырь. У покойного Гаджиева была действительно замечательная коллекция редких старинных книг. Гаджиев был весьма своеобразным человеком и, как многие коллекционеры, не только не любил показывать кому бы то ни было свои сокровища, но и не сообщал никуда, что, конкретно, включает в себя его коллекция. Известно было только, что она уникальна и некоторым книгам просто нет цены. Однако в 1913 году, под давлением Императорской Академии наук, Всероссийского общества библиофилов и остальной общественности, Бари Гаджиев был вынужден принять в своем доме в Баку комиссию, в которую входили очень компетентные люди, – и среди них замечательный русский искусствовед барон Врангель (родственник нынешнего Главнокомандующего), а также известный книгоиздатель Сойкин. Комиссия ознакомилась с коллекцией и в результате ее деятельности в журнале «Искусство и художественная промышленность» был опубликован каталог. И в нем одним из первых номеров значилась рукопись Омара Хайяма… Полковник Горецкий узнал от мистера Солсбери, что году примерно в шестнадцатом в Лондоне, на закрытом аукционе, вдруг всплыла эта книга, причем никто не сомневался в ее подлинности. Однако Гаджиев никому не сообщал о краже книги. Человек, выставивший книгу на аукцион, пожелал остаться неизвестным. Вся история показалась устроителям аукциона подозрительной, но скандала не вышло – англичане мастера спускать сомнительные дела на тормозах. А уж каким образом книга попала в руки мистера Солсбери, тот не сообщил, а полковник Горецкий не спрашивал – знал, что все равно не получит ответа. Борису были даны инструкции при случае сослаться на книгу и предъявить ее в качестве доказательства его родства с покойным Гаджиевым.