Милицейский «уазик» свернул из Днепровского переулка в обширный, весь в старых тополях двор, каких много на Васильевском острове, и остановился возле примостившегося к брандмауэру одного из домов двухэтажному флигелю. Строение, такое же грязно-желтое, как и соседние здания, тем не менее выпадало из пейзажа. Главное отличие – скат крыши был полностью застеклен. Причем, конструкция крыши резко выделялась своим новеньким европейским видом среди окружающей запущенности.
Старший лейтенант Лемешев вылез из машины и направился к приоткрытой железной двери флигеля, возле которого топтались двое мужичин. Выглядели они колоритно. Оба – здоровенные, с огромными мозолистыми руками, высовывающимися из рукавов джинсовых курток. А вот лица у визитеров были хоть и испитые, но интеллигентные, обрамленные бородами, да и волосы несколько длиннее, чем обычно носят представители рабочего класса.
Лемешев, не первый год работавший в этом отделении, подобной публики насмотрелся по самое не могу. На вверенной территории находилась знаменитая Академия художеств, так что художников и прочих служителей муз в округе крутилось немерено. А если кто думает, что все эти творческие личности – возвышенные романтики, думающие лишь о прекрасном – тот сильно ошибается. Скорее, наоборот. Занятия творчеством почему-то располагают к принятию внутрь большого количества спиртных напитков. А дальше люди искусства ведут себя точно так же, как строители или бизнесмены, то есть, их начинает вести на подвиги. Причем, никакого удержу они не знают. Да и попробуй, удержи их… Далеко не все они хлипкие задохлики. Скажем, скульпторы, особенно те, которые работают с камнем – там силушка нужна богатырская. Не зря в кабинете начальника отделения красовались несколько очень неплохих картин, которые подарили художники, благодарные, что их подвигам не дали хода.
– Где? – спросил Лемешев у встречающих.
– Там лежит… На втором этаже.
Опер вошел внутрь. Первый этаж представлял собой нечто вроде мастерской – с верстаком и кучей всяких инструментов. Тут же притулилась электрическая плита, возле которой были свалены тарелки и сковородки. Наверх вела крутая и широкая деревянная лестница. Поднявшись, старший лейтенант очутился в просторном, очень светлом помещении. Свет лился как из боковых окон, так и сквозь застекленную крышу. По стенам висели картины, яркие, выполненные в авангардной манере – но сквозь этот авангард отчетливо просматривались знакомые до слез василеостровские дворы. Видимо художник ленился далеко ходить в поисках натуры.
В центре комнаты, на самом светлом месте, стоял мольберт, на котором красовалась еще одна недописанная картина. Дальше – массивный дубовый стол чудовищных габаритов, каких не делают уж лет сто. На нем – водочные бутылки, стаканы и какая-то немудрящая закуска. Между столом и стенами громоздились мольберты, разнообразная осветительная аппаратура и другие предметы высокого искусства.
– Там… в глубине… – отрывисто пояснил следовавший за Лемешевым один из скульпторов. Пройдя вдоль стола, опер оказался в дальнем, менее освещенном конце помещения. Тут находилась, если можно так сказать, жилая зона. Стояло кресло, на котором была навалена одежда – у стены стоял огромный диван, ровесник стола. На диване, наполовину прикрытый одеялом, лежал на спине человек неопределенного возраста в клетчатой рубахе и джинсах. Напротив сердца виднелась аккуратная дырочка от ножевого удара…
Все было понятно. Лемешев достал мобильник, вызвал опергруппу и приступил к работе.
Те двое, кто вызвал милицию, и в самом деле оказались скульпторами. Они хорошо знали убитого. Впрочем, о нем слыхали и в отделении. Потому что Сергей Самарин был в округе личностью весьма известной. Знаменитый художник, отмеченный всякими-разными международными премиями. И, что еще ценнее – зарабатывающий своими картинами очень приличные деньги. Несколько лет назад он то ли купил, то ли взял в аренду этот двухэтажный флигель. Строение находилось в состоянии полураспада и ни к какому использованию, казалось, не было пригодно. Разве что как склад чугунных чушек. Так вот, Самарин на свои деньги привел его в порядок и сделал из трущобы картинку – вплоть до того, что застеклил один из скатов крыши. Впрочем никаких других признаков преуспеяния – вроде роскошной иномарки и прочего – у него не наблюдалось. Это был невзрачный угрюмый мужик, внешне более всего походивший не на преуспевающего художника, а на алкаша, которых тут в окрестностях водилось в избытке. Ходил Самарин в каких-то шмотках, купленных на вещевом рынке, и на все, кроме своей живописи, плевать хотел. С женой он давно развелся, оставив ей квартиру – а сам жил и творил в своей мастерской. В перерывах между творчеством долго и обстоятельно пил. Впрочем, делал это тихо. Внимание милиции к нему было привлечено многочисленными жалобами соседей. Ничего существенного. Все окрестные дома до сих пор состояли по большей части из коммуналок. Видимо, кое у кого из жителей взыграло, так сказать, классовое чувство. Это ведь когда круто упакованный новый русский скупает недвижимость – все воспринимают данный факт как должное. А тут какой-то шаромыжник живет один, по сути, в особняке. Непорядок.
* * *
Тем не менее, несмотря на свой неуживчивый характер, в мастерскую Самарина народ валил валом. Оно и понятно – Академия совсем недалеко. Поэтому многие художники, заходившие туда по делам, заглядывали на огонек и во флигель. Самарин, если не был занят работой, охотно принимал гостей, поскольку в одиночестве пить не любил. При этом у него всегда были деньги, а ведь обычно у людей искусства как? Сегодня густо, а наутро пусто. Так что этот флигель являлся чем-то вроде богемной распивочной, закрытой для посторонних. Впрочем, почему закрытой? Как показали скульпторы, заносило сюда и довольно далеких от мира художников людей. Каких-то рок-музыкантов, панков и прочую публику.
– Когда Серега выпить хотел, ему было все равно с кем, – рассказывали скульпторы.
Они и труп-то обнаружили интересно. Шли по Васильевскому, мучимые жестоким похмельем. Решили поправить здоровье с чувством и с толком. Закупились – и пошли в знакомый флигель. Дверь была незаперта. Ребята поднялись на второй этаж и увидели хозяина, лежащего под одеялом лицом к стене. Решили: раз спит – пусть спит. И начали поправлять здоровье. Когда пиво закончилось, сходили за водкой и продолжили. И лишь когда стали подумывать – а не пойти ли еще, озадачились: а что это Серега все спит и спит? Тронули его за плечо, потом перевернули… Только тогда бросились звонить в милицию.
– В мастерской было что-нибудь ценное? – спросил Лемешев скульпторов.
– Начальник, вот видишь эти картины? Каждая из них стоит от двадцати до пятидесяти тысяч баксов.
– Но они ж висят…
– Эти висят. А сколько их по углам еще было распихано, кто ж это знает. И никто теперь не узнает. Он, вообще-то был скрытный донельзя.
Старший лейтенант прошелся по комнате. Всюду лежал многодневный слой пыли. Непохоже, чтобы здесь кто-нибудь производил обыск.