Вот и сейчас, когда он привез своего держателя общака Захара Большого в лес, то свято верил, что можно обойтись без крови. Однако правила требовали – убей. Можно было дать Большому месяц, и общак был бы восстановлен, однако правила строго указывали, что в таких случаях общак восстанавливается без участия того, кто его утерял. Впрочем… Впрочем, если бы Захар утерял… Если бы было действительно так, то Рома поступил бы вопреки правилам. Он бы дал Захару месяц… Но Большой деньги братвы не утерял. Общаковскую мошну не менты вытрясли, не отморозки-гастролеры хату Захарки обнесли, поляны не разбирая, что можно было бы впоследствие обосновать, дав возможность выпрямить ситуацию. Все было бы по-другому, если бы Большой не оказался самой настоящей «крысой». Разве можно деньги, заработанные пацанами потом и кровью и отданные тебе, как наиболее честному, на сохранение, вкладывать в свой бизнес?
– Выбросьте эту мразь из моей машины, – попросил Рома и щелкнул зажигалкой.
Захар Большой, как куль, вывалился с заднего сиденья на траву после первого же мощного удара в бок.
Обойдя «Мерседес», Ромка посмотрел, как «держателя» подтащили к сосне и бросили спиной на ее ствол. Захар был жалок, но жалости к нему никто не испытывал. Юшка из носа разлилась по белой рубашке, губы разорваны, правый глаз затек и превратился в маленький резиновый мячик.
– Прости, Рома… Гадом буду, не подумал… Дай искупить перед пацанами…
Рома присел перед Захаром на корточки и воткнул взгляд в его размазанную по лицу переносицу.
– Почему ты одиннадцать месяцев назад не сказал мне, что в твоем роду была «крыса»? Почему не переубедил меня, когда я передавал тебе наши деньги?
Большой готов был сказать тысячу слов в свое оправдание, однако приближающаяся развязка настолько явно встала перед его глазами, настолько реально стукнулись о землю две лопаты, вынутые пацанами из багажника «Лексуса», что он заткнулся и тихо завыл. Растратившего общак бьют до полусмерти, а потом везут в лес не для того, чтобы в последнюю минуту простить – вот что понял Большой, вглядываясь в серое лицо вора.
– Как можно было так поступить, Захар? – поморщившись, тихо спросил Рома. – Неужели, если бы ты пришел и сказал: «Гул, давай денег заработаем» – я бы отказал? Сняли бы дивиденды, что-то – в общину, что-то – на лобстеров и водку, что-то – на баб… Но как так можно было поступить? Ты же «крыса», Захар, самая настоящая «крыса»… Но знаешь, что меня больше всего бесит в этой ситуации? То, что ты прекрасно знал, что рано или поздно я узнаю о том, что бабки из общака ты впулил на сделку с москвичами, нажил денег, общак вернул на место, а разницу присвоил. И ни слова об этом никому не сказал!!
Сев двухсотдолларовыми брюками на пыльную траву, Рома глубоко затянулся сигаретой.
– А москвичи взяли да кинули тебя, бездумного. Ты что, первый день в этом мире? Если с потусторонней братвой разговор за бабки ведет не положенец, а его не уполномоченный на это зам, разве можно его не кинуть? Тебя, дурака, кинули. Бабки взяли, а товар не поставили. Ты его быстро не толкнул, дивидендов не нажил и, как следствие, общак на место не вернул. И сейчас получается, что я должен не «кидал» в столице резать, а своего человека – в лесу. Глупо… А попробовали бы москвичи не тебя, а нас провести? У-у-ух… Я бы посмотрел, как бы они стали рака за камень заводить…
Большой замотал головой, как укушенная слепнем лошадь. Замотал и заплакал.
– Прости, Рома…
– Умрешь, тогда прощу… – тихо проговорил Рома. – Жалко тебя, гада… Не видеть бы этого, да не могу. Смотреть обязательно должен. Смотреть да еще приговаривать: смотрите, пацаны, что бывает, когда… В общем, Захар, что для тебя сейчас сделать? Ты понял, о чем я.
Фома и Крот стояли уже по колено в яме. Вспотели, воротники их белых сорочек от Точчини трепал сумасшедший ветер, но они копали и копали, стремясь выкопать как можно больше земли. Захарка понял, почему они так стараются. В любой момент Гул может сказать: «Стоп, мотор!» – и пацаны выйдут из ямы. Они, все, кто сейчас стоял рядом с ним, кто копал яму или курил, не хотели его смерти. Но так нужно, и нет места жалости. И единственное, почему так стараются Фома и Крот, – это вырыть как можно глубже. Захар Большой хоть и «крыса», но не собака. Он был среди них долго, а они люди, значит, и его закопать нужно по-человечески. Отпеть некому, но сук и не отпевают. Так хоть по стандарту православному в землю положить. Поглубже.
– Дай сигарету… И водки.
– Что-нибудь одно, – отрезал Рома. – Не в кабаке.
– Водки стакан. Нет, сигарету… – Увидев перед собой быстро тлеющие «Мальборо», Захар дрогнул голосом. – Нет, Рома, можно водки?.. Подождете пяток минут, чтоб забрало? Пожалуйста, я прошу, Рома…
Если бы Захар сейчас плакал, вор покривился бы и отошел к машине, давая возможность своим людям закончить все быстро и без заморочек. Но Большой не рыдал и не просил пощады. Он просил только стакан водки и минуту хмеля.
– Налейте ему стакан, – велел Гул.
Дожидаясь, пока отстучит триста секунд, он закрыл глаза и подставил лицо пробивающемуся сквозь чащу ветру.
– Матери не дайте в нищете почить…
Рома едва заметно кивнул, и Большой понял, что с его матерью все будет в порядке. Ее сын «уедет на Север», и потом, вместе с телеграммами, будет ежемесячно слать ей до самой смерти деньги. Много денег. По три пенсии кряду. Старушка знает: на Севере много зарабатывают. Она будет лишь жаловаться соседкам, что сын, такой-сякой, не может выкроить недельку, чтобы погостить. Так и преставится, древняя, в тоскливом ожидании…
Взглянув на Большого, Роман понял, что тот пьян. Сам Рома никогда не пил только потому, что был уверен – с ним потом не о чем будет поговорить. Какой может быть разговор с пьяным? О чем?
Мойша, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, словно оно могло прорваться сквозь могучий гул вековых сосен, наблюдал за событиями, которые происходили на лесной поляне.
Тот, что был в крови, сидел у сосны. С ним о чем-то разговаривал другой, такой же высокий и статный…
Потом второй встал, и они опять говорили…
Двое неподалеку с каким-то остервенением, словно боясь опоздать, зачем-то рыли под сосной яму. Что они там ищут?..
А вот это уже совершенно непонятно – один из приехавших нырнул в машину, вынул из нее красивую бутылку водки и, оттопырив мизинец, стал заполнять из нее стакан до самых краев. Странная какая-то попойка. Мойша впервые в жизни видел, чтобы водку распивали при таких обстоятельствах.
Еще через мгновение он сжался, как еж, потому что увидел пистолет.
– Бах… – проговорил он, глядя, как из головы избитого вылетает короткая струя крови. – Бах…
Мойша посмотрел на ствол сосны, забрызганный густыми комками…
Что было дальше, он помнил смутно. Кажется, двое людей закапывали яму. После того как поверхность земли была завалена ветками и припорошена прошлогодней хвоей, один из копателей поднял с земли обе лопаты и направился в сторону Мойши…