– Любого кадровика узнаешь по поставленной речи, – похвалил милиционера Андрей. – Гера, а где и когда это чмо родилось?
– Восьмого февраля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Место рождения – рабочий поселок Ордынское, улица…
Ордынское?! Ах, ну да… Что в этом удивительного? Было бы более странно, если бы он был родом из Мурманска. Где живем, там и гадим. Принцип законченного отморозка.
– Вы записали?
– Я никогда ничего не записываю, Гера, – разочаровал милиционера Мартынов. Прижимая телефон к уху плечом, он уверенно вел машину к Оперному театру. Это лучшее место для того, чтобы звонить Метлицкому, держа под контролем вход в его учреждение. Впрочем, не столько вход, сколько выход. – Прощай, Герасим.
– Я не Герасим, я – Георгий. Андрей Петрович вздохнул:
– И все-таки, Гера, я тебе настоятельно советую быть Герасимом. И помнить о том, что всегда найдется Муму, которая расскажет какому-нибудь писателю историю, как она чудом выжила. А кто, по-твоему, еще мог поведать Тургеневу о подлости дворника? Не сам же дворник…
– Андрей Петрович, вы обещали… Я вам поверил…
– Ну, ну, не напрягайся, Герасим, – уже не сдерживая пренебрежения, бросил Мартынов. Он не любил ментов, а ментов продажных просто ненавидел. – Я хочу заручиться твоей готовностью помочь мне тогда, когда у меня возникнет такая необходимость. Я ведь могу звонить тебе в любое время дня и ночи, не опасаясь, что ты спишь, а, Герасим?
Мартынов умел покупать дорогие вещи. И не боялся за них переплачивать. Он был не настолько богат, чтобы приобретать вещи дешевые. Хорошая вещь служит всегда долго. Как костюм от Francesco Smalto.
Сидеть в номере Маше порядком надоело. За два с половиной часа она выучила инструкцию пользования телефоном наизусть. Потом принялась смотреть телевизор, беспрерывно щелкая пультом. Поняв, что смотрит на экран, а думает об Андрее, откинула «лентяйку» в сторону. Лежа на большой кровати и перевернувшись на живот, она перебирала бахрому покрывала и думала о том, сколько еще продлится ее счастье. В ее жизни за тридцать два года случалось многое, однако несколько последних дней не шли ни в какое сравнение со всем прочим. Бывший заключенный, убийца, эмигрант без обязательств… Вот именно – без обязательств. Ему просто приятно коротать время в чужой стране с красивой бабой – в этом и есть смысл их близости. Сколько, он сказал, ему осталось жить в России? Три недели, не больше? Вот и все, Маша. Двадцать жалких дней, после которых останется боль, стыд перед собой за минутную слабость к сильному мужику и… пустота. Пустота бывала и раньше, однако на этот раз пустота превратится в вакуум. В полное безмолвие и бессмыслицу, потому что второго Андрея Мартынова никогда не будет. Да, наверное, второго не было и ранее. Он такой один. Звонит ей каждые двадцать минут, сетует на дела, говорит «целую» и снова прощается на двадцать минут.
Чем он сейчас занят? Опять бьет братву? Угоняет машины и удирает от милиции? Маша рассмеялась. У нее был свой взгляд на вещи, и, в соответствии с ним, такие мужики, как Мартынов, никогда не стреляют в милицию, не бьют женщин и не поджигают церковь. Он убийца, но первым полезет на лед, если в полынье будет захлебываться собака. Он сумасшедший, готовый во имя дела свернуть шею любому вставшему на дороге. И еще, черт побери… И еще он ее не бросил в тот момент, когда можно было удрать одному. Потом нашел бы, и ничего в их отношениях не изменилось бы. Машу все равно никто бы не тронул. Вряд ли эти четверо в Луна-парке знали, что она, Маша, с ним. Она не одна там визжала, еще парочка таких же впечатлительных вопила…
Но не бросил. Теряя время, уже не успевая, он вернулся к ней, схватил за руку и поволок. Не крикнул: «Сними эти проклятые „шпильки“!! Нас сейчас убьют»!! Не заорал «Дура!!», когда она полезла в «Тойоту» справа, в ту дверь, где руль. Мягко приобнял и подтолкнул в другую сторону. Знал, что женщина обязательно ошибется. Он все знает за минуту до того, как это случится.
О том, что Мартынов, возможно, женат, и где-нибудь в Орегоне его дожидается миссис Мартенсон, она подумала в их первую ночь. Утром он уснул, а она, перебирая его волосы, увидела на полу портмоне. Нисколько не таясь – она уже имела на это право, Маша подняла его и принялась, лежа рядом со своим мужчиной, рассматривать содержимое. Тугая пачка долларов, пластиковые перегородки, за прозрачностью которых таились две фотографии. На них, старых и истертых, были лица пожилых мужчины и женщины. Родители? Еще был десяток визиток, где Мартынов значился журналистом в какой-то компании «Полярная звезда» и красные корочки с затертым тиснением. Она так и не смогла разобрать буквы, пока их не раскрыла. «Мастер спорта СССР» – значилось на них и стояла дата – «15.04.1977 г.». Он стал мастером спорта в день ее шестилетия…
Телефон заиграл мелодию Морриконе из «Крестного отца». Интересно, это корейцы программировали или наши умельцы?
– Машенька, я еду к тебе.
Она улыбнулась и совершенно неожиданно для себя сказала:
– Я люблю тебя.
Сказала и испугалась. С ее языка уже срывалась просьба ехать побыстрее, но он, язык, решил по-своему.
Трубка замолчала. Испугавшись еще сильнее, она убрала телефон от уха и посмотрела на символы на табло. Нет, он не отключил связь, связь между ними по-прежнему была.
– Андрей…
– Я скоро буду, – выдавил Мартынов и теперь отключился по-настоящему.
Господи, как это могло произойти?!
Перевернувшись на спину, она смотрела в потолок и кусала губы. Дура натуральная. Три недели. Неужели ей непонятно, из чего состоят три недели? Из двадцати одного дня. Из пятисот четырех часов. Или – из тридцати тысяч двухсот сорока минут, если уж так хочется продлить эти три недели. Зачем нужно было это делать? Что останется потом? Пустота.
Или – нет… Не совсем.
Мягко отпружинив от упругого матраса, она вскочила и подхватила телефон. Посмотрела по сторонам и нашла ему место. Вот здесь, между вазой с искусственными цветами и панорамой города, вправленной в рамку. Это место на тумбочке. Теперь останется лишь нажать кнопку записи, и их встреча на пороге останется с ней навсегда. И так она будет делать до тех пор, пока не переполнится память. Тогда она скачает отснятое на компьютер и опять будет снимать каждую из тридцати тысяч минут, которые им осталось быть вместе.
Она не успела сесть на диван, как раздался стук в дверь. Маша усмехнулась. «Я еду к тебе»… Он звонил ей при входе в гостиницу. Это в его стиле.
Телефон начал записывать первые минуты встречи…
Метнувшись к двери, она настежь распахнула ее и тут же получила удар по лицу. Чувствуя, что перед ней поплыло изображение и она падает, Маша повалилась на спину и ударилась головой о дверь ванной комнаты.
Перед лицом мелькнула какая-то тень, и она, даже не пытаясь кричать, свернулась на полу калачиком. Ее никто никогда не бил. Тем более не бил ногами в живот. Она не верила в происходящее, но поверить в него заставляли новые удары. Перед лицом стоял запах грязных носков недельной носки. Понимая, что рвоты не избежать, и стыдясь этого, она, приняв очередной удар, перевернулась на другой бок. В последний момент она почему-то подумала о том, что с того момента, как она впервые увидела своего Андрея, от него всегда пахло свежестью и дорогим одеколоном. И еще вспомнила о его гипертензии. Ему нельзя нервничать и волноваться.