Роман прислушался и понял, что слышит этот далекий, но, очевидно, мощный звук, похожий на завывание огромного пылесоса, с того самого момента, как вышел из машины.
— Это вот оно самое и есть? — спросил Роман.
— Ага. Оно самое. Что, хотите полетать? — усмехнулась мороженщица.
— Почему бы и нет? — Роман пожал плечами.
— Ну-ну… Когда пойдете обратно, расскажете.
— Хорошо.
Роман кивнул продавщице и направился в сторону шума.
Пройдя некоторое расстояние по аллее, он решил сначала все-таки съесть мороженое, а уж потом заниматься экстримом. Роман сел на древнюю скамейку, предварительно проведя по ней ладонью, и принялся трудолюбиво облизывать мороженое, которое оказалось совсем не хуже эскимо за одиннадцать копеек.
Напротив скамейки, которую облюбовал Роман, стоял памятник бессмертной Девушке с веслом. Взглянув на бетонную красотку с мощными икрами, Роман почему-то вспомнил, что по всему Питеру расставлены, точнее — были расставлены памятники Ленину, большинство из которых изображали великого провокатора с рукой, выставленной вперед и указывавшей, по всей видимости, на какую-то великую цель. Или, во всяком случае, в ту сторону, где эта цель находилась.
Так вот, подумал Роман, если представить себе все множество этих памятников, торчавших не только в Питере, а вообще по всей территории СССР, то указывали они во все стороны сразу. Тут наверняка имело место некое политически-идеологическое упущение. Надо бы, чтобы все они указывали в одну сторону, например в сторону Кремля. Вроде того, как кресты на храмах сориентированы по сторонам света, или, скажем, мусульмане во время молитвы поворачиваются к Мекке. А так получается, что, посылая граждан в разные стороны, Ленин послал всех туда, куда мы и пришли. Недокумекали идеологи. Ошибочка вышла.
И ведь черт его знает, может быть, с точки зрения всякой магии и прочих оккультных дисциплин именно это и стало причиной краха коммунистической идеи, может быть, если бы все памятники Ленину указывали в одну точку, произошло бы магическое фокусирование, концентрация усилий и устремлений и все обернулось бы иначе. И жили бы сейчас советские граждане при светлом настоящем.
Роман представил себе это светлое настоящее, вообразил сорок восьмой съезд КПСС, и ему стало так тоскливо, что он тихонько взвыл и, отвернувшись от бетонной спортсменки, занялся мороженым.
Из-за густой рощи доносилось самолетное гудение аэродинамической трубы.
— Экстрим… — пробормотал Роман и, заметив, что по палочке ползет белая капля, ловко отвел эскимо в сторону.
Экстрим…
«Да у меня уже целый год экстрим продолжается, — подумал Роман, — и конца ему пока что не видно».
Мощное завывание аэродинамической трубы не прекращалось ни на секунду, и Роман, посмотрев в ту сторону, почувствовал, что ему расхотелось лишний раз накачивать нервную систему адреналином. Впереди было показательное выступление в ресторане «Северная Мекка», и еще неизвестно, чем оно закончится.
Роман вздохнул и, поднявшись со скамейки, направился к выходу из парка. Проходя мимо мороженщицы, он махнул ей рукой и сказал:
— Я передумал. Как-нибудь в следующий раз.
Она усмехнулась и ответила:
— А я вас узнала.
— Не может быть! — удивился Роман и ускорил шаги.
Столы с праздничной снедью, составленные буквой «П», были застелены пока еще белоснежной скатертью, которой уже недолго оставалось хранить свою крахмальную чистоту. Как художник, подойдя к свежему, еще не тронутому холсту, раздумывает, прежде чем положить первый мазок, так и родственники с гостями замерли в почетном карауле над столом, внимая плоскому красноречию и сальным намекам профессионального тамады, нанятого за пятьсот долларов.
Тамада был плотненьким и румяным брюнетом с проседью, он живо поворачивался во все стороны, как бы стараясь успеть одарить своим профессиональным эстрадным радушием всех присутствующих, и на его бывалом лице, как на старых потертых ботинках, начищенных восстанавливающим кожу кремом, отражалась вся его богатая свадьбами и похоронами биография.
Гости были самыми обычными. Старые нарумяненные азербайджанские самки, бывшие кому-то мамашами, а кому-то и бабками, плотные черноволосые тетки в шелковых платьях и с высокими, покрытыми лаком прическами, их брюнетистые мужья, которые перемигивались, имея в виду, что сейчас можно будет, невзирая на жен, поддать как следует, дальние родственники, скрывавшие неловкость под видом бывалых и свойских ребят, длинные носатые юнцы в нелепых пиджаках, чьи-то дочери, вызывавшие у присутствовавших холостяков совершенно определенные соображения, не идущие, впрочем, дальше опрокидывания на стол в подсобке, — в общем, самые обычные гости на свадьбе.
Во главе стола торчали жених с невестой. Невеста была рослой и полной брюнеткой третьего сорта, с большими пухлыми пальчиками, округлыми плечами, многолитражным бюстом, который мог принимать любую форму, и просторной мягкой спиной, плавно переходящей в широкий круп. Ее лицо было тщательно затонировано, что создавало контраст с натуральным цветом дородной, но вялой шеи и полуобнаженных покатых плеч.
Жених был невысоким, чернявым и шустрым. По весовой категории он не дотягивал до своей избранницы разряда на четыре, но его это, судя по всему, ничуть не смущало. Он бойко стрелял глазами по сторонам, время от времени поднимая многообещающий взгляд на свою старательно смущавшуюся невесту, кивал в ответ на поощрительные гримасы мужчин, улыбался прожженным теткам, бросавшим на него «пригласительные» взгляды, — в общем, вел себя непринужденно.
Речь тамады закончилась отработанным на сотнях свадеб и надежным, как топор палача, тостом, и все неожиданно для самих себя закричали «горько». Жених с невестой посмотрели друг на друга, невеста наклонилась, и они поцеловались. Кто-то из гостей начал громко считать, на него шикнули, и тут оркестр вдарил по Мендельсону.
Знаменитый марш слушали, как гимн Советского Союза на партийном съезде, — стоя и молча. Наконец музыка смолкла, и тамада произнес поставленным баритоном:
— А теперь прошу дорогих гостей к столу!
Дорогие гости быстро уселись, залязгали вилки и ножи, зазвенела посуда, послышались невнятные, но оживленные разговоры о «вон той тарелке с салатом», и наконец невинная белизна крахмальной скатерти была нарушена первым мазком селедки под шубой, которую не удержал на ложке один из гостей. Как иной художник не знает, что окажется нарисованным на его картине в конце работы, так и по началу свадьбы невозможно было определить, в какие дивные узоры сложатся винные и салатные пятна к концу вечера. Все зависело от вдохновения.
Роман оторвался от свадебного натюрморта, открывшегося ему в приоткрытой двери синего зала ресторана «Северная Мекка», и, чувствуя, как в груди начинает подниматься адреналиновая волна, решил, что настало время выполнить требование неизвестного террориста. Подумав о том, что он сделает с заказчиком, когда доберется до него, Роман набрал было уже воздуха в легкие, но тут почувствовал, как кто-то деликатно дотронулся до его плеча.