На лице Лолиты застыла томная улыбка, которая говорила о том, что харакири — его любимое удовольствие.
— Ну что, насмотрелся? — небрежно произнес Роман, выпустив струйку дыма в потолок. — Надо бы приборочку сделать, как думаешь?
Вертухай вздрогнул и, посмотрев на Романа бешеными глазами, быстро подобрал ключи и захлопнул дверь. Заперев камеру, он бросился к висевшему на стене телефону и, схватив трубку, воткнул дрожащий палец в дырку на черном эбонитовом диске.
— Я не понял, — сказал Лысый, подливая себе в кружку круто заваренный чай, — то есть, значит, они вот так просто взяли и начали сами себя чикать?
— Ну да, — кивнул Роман, — я уже попрощался с жизнью, решил, что мне кранты, а мне точно корячились кранты, потому что братки там были — не приведи господь присниться, а они вдруг начали наперегонки кромсать сами себя.
— Тут что-то не так, — нахмурился Лысый. — Кстати, ты не помнишь, может быть, они как-нибудь называли друг друга?
— Обязательно помню, — кивнул Роман. — Сухой, Валуй, Мясник и Лолита.
Лысый подумал и отрицательно покачал головой, потом почесал ухо, и Роман с удивлением увидел выколотый на его руке чертеж «пифагоровых штанов».
— Не, таких не знаю, — задумчиво произнес Лысый. — Про Мясника что-то краем уха когда-то слышал, а остальные — не наши. В смысле — не крестовские. Видать, их специально по твою душу с какой-нибудь зоны выдернули. Ты, значит, важная персона, раз местным тебя не отдали.
Он посмотрел на Романа, подумал еще и спросил:
— А может, ты просто скромничаешь? Может, ты их сам завалил? Такое бывало, знаешь ли…
— Ага! — Роман засмеялся. — Четырех быков завалил. Они знаешь, какие здоровые были? Руки — как у меня ноги. Даже толще. А шея у каждого — как железнодорожная шпала. И все в наколках. Живого места нет. Такой если мне раза даст, тут же мне кирдык и настанет.
— Ну, карате там всякое, ниндзя…
— Как же, ниндзя… — Роман с удовольствием глотнул крепкого чаю. — Ты на меня получше посмотри. А они…
Роман огляделся и ткнул пальцем в лежавшего на койке братка.
Браток весил килограммов сто и был весьма внушительной комплекции.
— Извини, не знаю, как зовут… Видишь — здоровый парень, крепкий, но те ребята пострашнее будут. Вернее — были…
— И все-таки странно это все… — Лысый снова покачал головой. — Чтобы пресс-команда сама себя порешила, это уже слишком.
— Ну, слишком, не слишком, — Роман пожал плечами, — сам видишь, я тут точно ни при чем.
— Значит, говоришь, сами…
— Ага, сами. Сначала пугали меня, рассказывали всякие ужасы: что они со мной сделают, да что они прежде с другими делали, да какие способы имеются, скулу мне, видишь, располосовали, — Роман потрогал подсохшую рану и поморщился, — а потом ни с того ни с сего… Главный их, этот, как его, Сухой, вдруг вынимает нож и себя по горлу — хвать! От правого уха и налево, сколько руки хватило… Кровища хлещет… А Валуй разбежался — и башкой в стену. Хряснуло так, что я чуть харч не кинул. Ну, упал и не шевелится. А башка — набок. Сразу видно, что не жилец. А эти двое — Лолита с Мясником — посмотрели на него и оба одновременно, будто наперегонки — Лолита себе харакири сделал, прямо как самурай какой-то, а Мясник бритву схватил и давай лезвием себя по левой руке хлестать. Сделал из собственной руки бефстроганов… В общем — фильм ужасов. А я еще испугался — вдруг это такое сумасшествие заразное, и я сейчас тоже что-нибудь с собой сотворю! Но вроде обошлось…
— Да уж, обошлось… — Лысый посмотрел на Романа. — Ну да ладно, давай спать.
Он повернулся к двери и позвал:
— Тарасыч!
За дверью послышалось неторопливое шарканье, и сиплый голос произнес:
— Ну, чего тебе?
— Гаси свет, — ответил Лысый, — пионерам спать пора.
— Таких пионеров в зоопарке выставлять, — отозвался из коридора Тарасыч и выключил свет. — Спокойной ночи.
— И тебе того же, добрый ты наш, — сказал Лысый и, откинувшись на койку, укрылся одеялом.
Роман последовал его примеру, и через несколько минут в камере настала тишина, нарушаемая только дыханием спящих людей.
* * *
Примерно через час Роман понял, что заснуть ему вряд ли удастся.
Поворочавшись, он осторожно встал и на ощупь пробрался к столу, где лежали сигареты. Закурив, посмотрел на кончики своих пальцев, освещенные красным сигаретным огоньком, и снова начал думать о том, что не давало ему покоя уже несколько дней.
Арбуз. Мишка Арбуз.
Вор в законе Михаил Арбузов, его самый древний и надежный друг…
Ведь он сидит сейчас в каком-то подвале, а может, и не в подвале, даже скорее всего не в подвале, потому что с таким человеком, как он, так обходиться нельзя, в общем, сидит в неволе, под охраной надежных и жестоких людей, и ждет того дня, когда воровское сообщество соберется для того, чтобы решить его судьбу.
А спасти его может только он, Роман, потому что никто, кроме него, не сможет внятно рассказать всю эту фантастическую историю про «Волю народа», про «поезд смерти» и прочие невероятные чудеса. А если он и расскажет, то может случиться и так, что ему не поверят. И тогда Арбузу конец. Наверняка.
Общество не простит ему того, что он себе позволил. К тому же на Арбузе висело еще и несправедливое обвинение в убийстве тюменского авторитета Чукчи…
Черт знает что!
Роману удалось чудом вырваться из прессхаты, но что это меняет?
Все равно он сидит в «Крестах» и ничего не может поделать.
Боровику, даже если ему удастся попасть на толковище, никто не поверит — какая может быть вера бывшему менту, да и не знает Боровик всего, что нужно сказать, да и не пустят его туда.
Ну, а Лиза — она тоже могла бы попытаться, но…
Роман усмехнулся.
Да, только он сам может спасти Арбуза.
Но он сидит в следственном изоляторе, и что будет завтра — неизвестно.
Плохо дело.
Роман глубоко вздохнул, и тут с койки Лысого донеслось:
— Что, не спится? Все пресс-хату вспоминаешь?
— Да какая там пресс-хата! — Роман махнул рукой, и огонек сигареты описал в темноте яркую дугу. — Пресс-хата — это мелочь. Есть дела и посерьезнее.
Койка заскрипела, и Лысый, почесываясь, подсел к столу.
— Посерьезнее, говоришь? Интересно… А мне расскажешь, что за дела? Может, пособить смогу.
— Пособить тут будет трудно, — Роман снова вздохнул, — хотя… Ладно, слушай.