— Ну что же, — сказал Самоедов, решившись наконец начать допрос, — время пришло. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, потому что ты сама прекрасно знаешь, что меня интересует. А для того, чтобы ты начала рассказывать об интересующих меня вещах, я сам расскажу тебе, что буду делать для того, чтобы ты стала разговорчивой.
— Дай сигарету, жаба, — сказала Лиза, презрительно глядя на Самоедова.
Он удивленно поднял брови и, улыбнувшись, заметил:
— А как же «вы», а как же «сударь» и прочее?
— Обойдешься.
— Что ж… Это упрощает дело. Пытать женщину из высшего общества, может быть, и занятно, но такую… Такую — проще. А сигарету я, конечно же, дам.
Он достал из кармана сигареты, прикурил одну и сунул в губы Лизы огоньком вперед. Лиза дернулась и отвернулась, насколько позволял скотч, обмотанный вокруг ее шеи.
— Ах, простите, ошибся! — воскликнул Самоедов, перевернул сигарету и вставил ее Лизе в рот. — Я вас не обжег?
Она презрительно посмотрела на него и глубоко затянулась.
Пока Лиза курила, пепел падал ей на ноги, и Самоедов следил за тем, как серые невесомые комочки скатывались на ее гладкие бедра, едва прикрытые и без того короткой, а теперь, после возни с привязыванием к креслу, высоко задранной белой юбкой.
Докурив сигарету до самого фильтра, Лиза выплюнула окурок, и Самоедов, проследив за тем, как он закатился под стол, сказал:
— Это тебе не идет. Впрочем, скоро тебе мало что пойдет.
И вдруг, подавшись к ней, заорал:
— Ты что, курва, о себе думаешь? Сука!
И, так же неожиданно успокоившись, усмехнулся и сказал:
— Посмотри на свои гладкие ухоженные ногти. Я вырву их плоскогубцами, и ты будешь всю оставшуюся жизнь прятать свои изящные пальчики. Это, конечно, если они успеют зажить до того, как ты превратишься в холодное гнилое мясо. А еще…
Он посмотрел на ее грудь.
— А еще я возьму кусачки и откушу твои соски. Твои прекрасные крупные и твердые соски. Как, нравится?
— Нет, не очень. А ты сам собираешься делать это? Не стошнит?
— Не стошнит. А если стошнит, то позову кое-кого из своих… сотрудников. Некоторые любят такое.
— А самому, значит, слабо, — разочарованно протянула Лиза.
— Ну и слабо, — согласился Самоедов. — Только для тебя от этого ничего не меняется. А еще… Ты знаешь, что значит — осквернить рану?
— Пока не знаю, хотя слышала это выражение.
— Так я тебе расскажу, — кивнул Самоедов и, достав сигареты, закурил. — Это когда грязный бандит всаживает тебе в бок нож, а потом, вынув его, начинает трахать тебя в эту дырку. В горяченькую и мокренькую. Сечешь?
— Ага. Так меня еще не трахали.
— Могу устроить.
— А что еще можешь, кроме этого?
— Я много чего могу. Но в первую очередь тебя будут трахать до тех пор, пока у тебя матка через рот не вылезет. Это — точно.
— Так меня тоже еще не трахали.
— Уверяю тебя, это не так приятно даже для нимфоманки. Первые несколько часов ты, может быть, еще сможешь получать удовольствие. Но потом начнется кое-что другое. А часиков через тридцать… Ну, сама увидишь.
Лиза посмотрела на Самоедова и сказала:
— Дай еще сигарету.
— Да сколько угодно! — ответил он и вставил ей в губы прикуренную сигарету, но на этот раз уже без фокусов.
Прищурившись от дыма, попавшего в глаз, Лиза задрала голову, выпустила дым в потолок и спросила:
— Хорошо. А если я расскажу тебе все, что тогда? Ты меня отпустишь?
— Не знаю. А что — ты уже готова рассказать? А как же партизанская твердость, а как же это, как его… «умираю, но не сдаюсь»?
— Ты знаешь, Самоедов, — Лиза впервые назвала его так, — все бы ничего, но вот соски… Понимаешь, я очень люблю ходить в футболке и без лифчика. И чтобы соски торчали. Понимаешь?
— Понимаю, — ответил Самоедов и уставился на ее соски, — очень даже понимаю. И одобряю.
— Но то, что я скажу, изменит твои планы, очень сильно изменит.
— О-о-о… Я слышу в твоих словах угрозу, — улыбнулся Самоедов. — Это уже интересно. Ты хоть понимаешь, что сейчас ты, как говорят злодеи в кино, в моих руках?
— Конечно, понимаю. А ты понимаешь, что в твоих руках может оказаться ядовитая змея или, например, граната с выдернутой чекой!
— Ого! Это как понимать?
— Сейчас поймешь. Ты хотел узнать все? Сейчас узнаешь. Принеси пива.
— Что-о? А устриц тебе не хочется?
— Сейчас — нет. Давай шевелись. Ты хотел разговора — ты его получишь. Считай, что ты меня уговорил. Или — испугал. Это как тебе больше нравится.
Самоедов изумленно покрутил головой, но обернулся к двери и крикнул:
— Фантомас!
Дверь открылась, и на пороге показался человек, полностью соответствовавший этому прозвищу. У него не было ни прически, ни бровей, ни ресниц, и если бы его выкрасили в зеленый цвет, он стал бы вылитым Фантомасом, но раза в два помощнее.
— Принеси пива.
Фатомас молча кивнул и ушел.
— Освободи мне руки, — потребовала Лиза.
— А больше ты ничего не хочешь? — ехидно поинтересовался Самоедов.
— Ты что — боишься меня? У тебя же тут полный дом вооруженных бандитов, а я — всего лишь слабая женщина.
— Знаем мы таких слабых женщин, — недовольно пробурчал Самоедов, но все же взял из канцелярского набора, стоявшего на офисном столе, небольшой ножичек и разрезал скотч на руках Лизы.
С треском отодрав руку от кресла, она немедленно всунула палец в ухо и стала яростно чесать его. При этом она бормотала:
— Ни хрена-то ты не понимаешь в пытках. Все тебе — щипцы, мясо, ногти… Вот китайцы — молодцы. Таракана в ухо, и все дела. А ты — мясник, вот ты кто.
Самоедов с удивлением и интересом уставился на Лизу, чувствуя, что она все-таки нравится ему. В это время за его спиной открылась дверь, и прозвучал хриплый голос Фантомаса:
— Я пиво принес.
— Поставь на стол, — сказал Самоедов, не поворачиваясь.
Фантомас поставил поднос с пивом и стаканами на стол, бросил жадный взгляд на задорно прыгавшую в такт чесательным движениям обнаженную грудь Лизы и вышел, закрыв за собой дверь.
Наконец Лиза закончила чесаться и сказала:
— Ты лопух, Самоедов. Оно чесалось уже полчаса. И через какие-нибудь десять минут я и так рассказала бы тебе все. Без всяких пыток, только за возможность почесаться. Давай наливай.
Налив пиво в стакан и протянув его Лизе, Самоедов развернул стул в нормальное положение и удобно уселся на него.