Папа тяжело опустился в плетеное кресло на лужайке, поставил на стол бутылку и положил рядом наган. Вороненая сталь выглядела инородным телом в этом рукотворном раю, среди цветов, мхов, папоротников, на берегу искусственного пруда. Папа сидел неподвижно минут пять. Свет из пруда подсвечивал лицо снизу, делал его похожим на маску.
Виталий Грантович улыбнулся, сказал:
– Пора, пожалуй.
Потом взял бутылку и сделал долгий глоток прямо из горлышка. Вкуса не ощутил…
Неожиданно он вспомнил про записку для прокурора. Усмехнулся и достал из кармана конверт. Подсунул его под донышко бутылки: теперь все.
Он встал, распахнул халат и приставил ствол револьвера к левой стороне груди. Только бы не осечка, подумал он… Только бы не осечка. Второй раз будет трудно… почти невозможно.
Осечки не случилось. Старенький, двадцать девятого года выпуска наган исправно вогнал пулю в сердце. Пуля калибром «семь, шестьдесят две» разорвала сердечные мышцы, ткани и застряла в ребре. Виталий Грантович ахнул, сделал шаг вперед и рухнул в красиво подсвеченный пруд с лилиями.
Через полминуты в альпинарий влетел «адъютант» Папы Петруха. Он сразу все понял. Сел на лужайке, обхватил голову руками и завыл. Матерый уголовник, отсидевший четырнадцать из сорока с лишним прожитых лет, выл, как пес над телом хозяина… в сущности, так оно и было. Никого и никогда не уважал Петруха так, как уважал Папу. Петруха выл от жалости к Папе и от знания. От горького знания, что один-единственный выстрел старенького нагана повлечет за собой очень много крови.
* * *
Похоронили Папу пышно, как и положено человеку с его положением. Рядом с гробом стояла вдова – Алевтина Петровна и сын – Грант Витальевич. А за ними – воры законные и авторитеты. Шел дождь, но почти никто – в знак уважения к покойному – не прятался под зонтик.
Последнее обстоятельство особенно радовало ментовских операторов. Снимали они с некоторой высоты, и – если бы толпа накрылась зонтами… что тут снимешь?
Были сказаны все положенные слова, дорогущий полированный гроб ушел в землю, лопаты могильщиков быстро заполнили яму. Насыщенная водой земля мерзко чавкала. Вдова Папы плакала на груди сына. Грант Витальевич гладил мать по голове, но думал уже о другом. Уже завтра, думал он, те, кто пришел проводить сегодня отца, начнут рвать его наследство на куски.
Первыми, предупредил отец в предсмертном письме, будут, скорее всего, Лорд и Соловей. «Если, сын, ты не чувствуешь в себе силы, – отступи. Если решишь бороться – иди до конца, крови не бойся. Или – или. Третьего не дано».
Процедура закончилась, над толпой начали раскрываться зонтики… По свежему холмику с временным крестом хлестал дождь, люди потянулись к выходу. Вскоре кавалькада машин выехала со стоянки кладбища. РУБОПовский оператор свернул свою технику.
Грант оказался прав: уже на следующий день начались предъявы. Покойный Папа тоже оказался прав: первыми были Лорд и Соловей. Стрелку забили на завтра, первое августа.
Вечером Грант, которого за глаза уже прозвали Сынком, провел совещание со всеми, кто мог сказать свое слово по поводу предъяв. «Боевые соратники» Папы темнили, отводили глаза, и скоро Грант понял, что рассчитывать на них не стоит. Около полуночи он распустил «совещание». Четверо мужчин быстро покинули кабинет. За столом остался только Петруха.
– Что скажешь, Петруха? – хмуро спросил Грант.
– Они в тебя не верят, – ответил Петруха.
– Почему?
– Ты, Грант, для них никто. Ты – чужак. Им проще договориться с Лордом и с Соловьем… В Папу верили. Но, случалось, даже его предавали. А тебя предадут обязательно. Папа был в железном авторитете. Даже короновать его хотели, да он сам отказался. А ты для них, – Петруха кивнул лысой головой на дверь, за которой скрылись бригадиры, – барыга. Стюдент. В Америке в университетах учился – за тобой не пойдут.
– Поможешь мне? – быстро спросил Грант.
Петруха мотнул головой и сказал:
– Нет.
– Почему?
– Потому что тебе никто не может помочь. Только сам. Раздавишь завтра Лорда и Соловья – зауважают. Нет – порвут. Ты, я вижу, человек с крепким хребтом, но не тягаться тебе с Лордом. Щенок ты против него.
Грант посмотрел на Петруху исподлобья, произнес зло:
– Я под них не лягу. Отцово дело не отдам.
В его голосе Петруха уловил интонации Папы, посмотрел внимательно. Неторопливо прикурил и сказал:
– А с кем же ты, сынок, на войну-то пойдешь?
– С Савеличем!
– Нет, Грант, не катит это. Савелич не при делах. Он – охранник, человек наемный. Папу охранял и тебя будет охранять. Но резать Лорда не будет.
– Палач?
– Палач – тьфу! – ментяра бывший. Сука. Быков набрал себе, мазу держит. Но против Соловья и Лорда не пойдет – кишка тонка. Пока был Папа – пошел бы, а теперь нет… Нет у тебя никого, Грант.
Грант встал и прошелся по кабинету. Резко остановился посередине и сказал, глядя в глаза Петрухе:
– Есть! Есть два наемника в Выборге… Отец в завещании передал. Позвоню – к утру будут здесь.
Петруха тяжело помотал головой – он не верил ни в каких наемников. Он был вор по духу и даже покойного Папу, которого уважал безмерно, во многом не одобрял.
– Вольному – воля, – сказал он и поднялся. – А я, Грант, ухожу.
– Куда? – удивился Грант.
– Я, сынок, вор. Бродяга. Мне в этих хоромах делать нечего. Я Папе жизнью обязан, при нем вроде как состоял. А теперь мне тут делать нечего… прощай, Грант Виталич.
Они обнялись, и Петруха ушел. Часы пробили полночь. Наступило первое августа двухтысячного года. До стрелки с Лордом и Соловьем, которая должна определить дальнейшую судьбу Гранта Матевосяна, осталось десять часов.
Иди до конца, написал Папа в завещании, крови не бойся.
Грант взял справочник и нашел код Выборга.
* * *
Мужик на обочине активно «голосовал». Водитель грузовой «тойоты-хайэйс» хотел было проехать мимо… но не проехал. Понял, что мужику нужна именно грузовая машина. Понял интуитивно, как и положено бывшему таксисту.
Он остановился, мужик – молодой, энергичный, уверенный – подошел, открыл правую дверь:
– Здорово, мастер.
– День добрый. Чем могу?
– Халтурка есть. Подбросишь к метро партию пива? Не обижу.
– Не, брат, не могу. Пока погрузка, пока разгрузка. А мне к десяти в конторе надо быть, – стал набивать цену водитель.
– Пятнадцать ящиков, брат. Погрузим втроем – я, ты, мой напарник – за минуту. Езды до метро – две минуты. А полтаха на кармане.