У моих ног горел маленький костер, дым от него тонким голубым шарфиком поднимался в небо и растворялся там, а вокруг — никого. Ни одной живой души. Во всяком случае, я очень на это надеялся.
За спиной у меня молча стоял густой темный лес, та самая тайга, которая подремучее всякой сельвы будет, под ногами лежал песочек, перемешанный с засохшими хвойными иголками и всяким лесным мусором, а впереди — большое пространство медленно ползущей справа налево гладкой воды.
У рек не бывает перекрестков, но я чувствовал, что нахожусь именно у перекрестка двух рек. Справа текла Обь, а прямо на меня из широкого таежного коридора выходил Чулым.
До противоположного берега, а точнее — до того места, где Чулым вливался в Обь, было не меньше двух километров, и все вокруг меня было огромное, сверху — огромное небо, сзади — огромная тайга, а впереди — широкая мощная река.
И я сидел на берегу этой широкой мощной реки маленький, как муравей, жег свой маленький костерчик и вдыхал своим маленьким носом огромный чистый воздух, которого тут было просто завались.
Благодать!
Катер ушел около часа назад, и теперь я наслаждался одиночеством, покоем и тишиной.
В большом рюкзаке, на который я опирался спиной, была палатка, а также припасы на три дня и всякие необходимые вещи, в том числе — радиотелефон, купленный в Томске за две с половиной штуки баксов. Второй аппарат находился у хозяина катера, и в случае чего я мог обратиться к нему за помощью.
Приземлившись в Томске, я уже точно знал, что буду делать.
Никаких гостиниц, никаких цивильных мест — на хрен все это. Из аэропорта, наняв за сто долларов старый «мерседес», я отправился в город, и водила провез меня по всем нужным магазинам. В результате на заднем сиденье его колымаги образовался вместительный рюкзак, набитый под завязку.
Потом шофер отвез меня в речной порт и, получив двадцатку сверху, отвалил.
Я выбрал из множества частных посудин самую быструю, — во всяком случае два больших черных «меркурия» на корме позволяли надеяться на это.
Катер, к которому я подошел, был белого цвета и назывался «Ништяк».
У хозяина, молодого парня с переломанным носом и изуродованными ушами, длинные черные волосы были заплетены в косичку, и эта оригинальная прическа в сочетании с явной примесью азиатской крови в облике придавала ему почти самурайскую свирепость. Он развалился на просторном баке своего «Ништяка» и, закрыв глаза, курил подозрительно длинную папиросу.
Скинув рюкзак на дощатый настил пристани, я достал сигареты и кашлянул. Парень лениво открыл глаза и посмотрел в мою сторону.
Наверное, я не заинтересовал его ни с какого боку, потому что он снова закрыл глаза и глубоко затянулся. До меня донеслось потрескивание, с которым огонек пополз по куреву, и я понял, что в какой-то степени поломал владельцу «Ништяка» кайф.
Парнишка курил косяк.
Я уселся на облупленный деревянный кнехт, торчавший из пристани, и, тоже закурив, стал терпеливо дожидаться окончания процедуры.
Наконец курильщик покончил с косяком. Отбросив окурок ловким щелчком, он вопросительно посмотрел на меня — дескать, ты еще здесь? Ну, давай, говори, что тебе нужно.
При этом было видно, что его «зацепило», и теперь он был готов с удовольствием побеседовать на какую угодно тему.
Я предпочитал тему речных перевозок и поэтому спросил:
— А твой «Ништяк» быстро ходит?
— Тебе в километрах или в узлах? — поинтересовался речной самурай и сел попрямее.
— Ну, я человек сухопутный, так что в километрах, — ответил я.
Этот парень определенно начал мне нравиться, и я подумал, что, скорее всего, не ошибся в выборе посудины.
— Если в километрах… Сотня устроит?
— Устроит, — кивнул я, — а тебя сотня устроит?
— Сотня чего и за что? — лениво поинтересовался самурай.
— Сотня баксов.
— Ага… — неопределенно отозвался он, — а за что?
— Отвези меня отсюда километров за сто. В какое-нибудь тихое райское место.
— И баксов сто, и километров сто, и скорость сто… — задумчиво ответил он, — кругом сто!
Он засмеялся и вдруг лениво сказал:
— Нет, не устроит.
И снова развалился, уронив голову на свернутый валиком ватник.
Я удивился и спросил:
— А сколько устроит?
— Триста.
Теперь засмеялся я:
— Пятьсот в оба конца. И ни в чем себе не отказывай.
— А я и так не отказываю, — ответил он, — ладно, годится.
Я встал и, подняв рюкзак с настила, швырнул его в катер.
— Что, прямо сейчас поедем? — спросил самурай, поднимаясь на ноги.
— Прямо сейчас, — ответил я и спрыгнул вслед за рюкзаком.
— Ну, сейчас так сейчас, — сказал парень, проходя к маленькому штурвалу, установленному на задней стенке невысокой надстройки.
— Меня Мишей зовут, — представился я, помня, что я до сих пор американец Майкл Боткин.
— А меня — Тимуром, — ответил капитан, протягивая мне руку.
— Слушай, Тимур, — я внимательно посмотрел на него, — а у тебя еще курнуть есть? Посмотрел я на тебя, и что-то мне захотелось вспомнить молодые годы.
— Не спеши, — ответил Тимур, — давай отойдем на пару километров.
И он нажал на кнопку пуска.
Оба «меркурия» глухо заворчали и забулькали, а Тимур сказал:
— Садись в кресло. На скорости лучше сидеть, чем стоять.
— А лежать лучше, чем сидеть, — усмехнулся я, вспомнив поговорку.
— Не скажи, — возразил Тимур, — если ты уляжешься тут на полной скорости, то из тебя всю душонку вытрясет.
— Молчу, — ответил я и забрался в одно из двух высоких кресел, закрепленных за надстройкой.
Второе, пилотское, кресло занял Тимур.
Повернувшись ко мне, он выразительно пошевелил бровями и сказал:
— Деньги утром, стулья вечером.
— А… — спохватился я, — извини.
Вынув из кармана бумажник, я дал Тимуру двести долларов и сказал:
— Деньги — стулья — деньги. Остальное получишь, когда приедешь за мной.
— Годится, — ответил Тимур и, засунув деньги в нагрудный карман ветхой джинсовой рубашки, передвинул вперед какой-то рычаг.
За спиной синхронно взревели два мотора, и «Ништяк» резво прыгнул вперед.
Глядя на воду, я вспомнил прогулку на гоночном катере по Балтийскому морю. Правда, тогда она закончилась тем, что меня угостили кофе со снотворным, но на этот раз такого финала вроде бы не предвиделось.