Впрочем, опытная Элла Арнольдовна, проводящая сеанс расслабления, не зря выбила себе прибавку к жалованью. Ее пухлые губы так профессионально оглаживали вялый член босса, а язычок так нежно щекотал кожаную уздечку на самом кончике сморщенной головки, что приятная истома, поднимающая откуда-то от ступней, достигла наконец пухлого живота государственного чиновника. Голова, забитая дурацкими мыслями, стала тут же пустеть, а головка, напротив, набухать и полнеть. Что дало секретарше возможность сладко причмокивать распираемым ртом, приводя шефа в благоприятное расположение духа.
Дверь в кабинет на время сеанса, разумеется, была заперта. Но, чтобы громкое чмоканье не вызывало в сотрудниках администрации нездорового любопытства или, паче чаяния, зависти, в кабинете почти на полную мощь был включен телевизор.
Дыхание патрона участилось, глаза закрывались от сладострастия, но для продления удовольствия Вертяков, в полном соответствии с рекомендациями сексологов, пытался отвлечься и косился на голубой экран.
Исламисты, заложники, военные базы, очередные взрывы и катастрофы — все это как нельзя лучше способствует увеличению продолжительности полового акта. О-о-ох…
Убийства тоже неплохи. Вот и очередные два… а-а-а-ах…
Какое приятное и отчего-то знакомое лицо. Руководитель района представил, что губы этой девки приникли сейчас к его естеству, и почувствовал приближение ошеломительной дрожи…
Ого! Так ведь это она и брала у него в начале прошлого месяца. Не в рот брала. Интервью!
Пронзенный догадкой, он попытался вскочить, забыв о процедуре, ткнул пузом в лоб секретарше, а та рефлекторно сжала зубы. Но успела среагировать и отпустить, не причинив начальнику вреда и особой боли. Этот легкий укус вызвал у Вертякова долгожданный оргазм. Струя семени ударила в рот Элле Арнольдовне, будто шампанское из хорошо встряхнутой бутылки. Впервые за всю карьеру она не успела сглотнуть и поперхнулась. Но, справившись с кашлем, она снова разинула измазанный спермой рот:
— Ты охренел, Борюня! Я ведь тебе чуть хозяйство не откусила!..
Но офонаревший от происшедшего Вертяков оставил этот крик души без внимания.
* * *
— Загибай пальцы, Сань. Не гни, а загибай. «Мерс» и сто тридцать кусков баксов — раз. Твои люди так и не нашли концов. С детсадом французским облом случился, хотя это и совпадением может быть. Но все равно — два. Кедровник, трупаки в деревне, сука продажная Михайлов в Москве, — все вместе большое-пребольшое три…
— Пальцев не хватит, Борюнь. Думаешь, я считать не умею? Плюсуй сюда пожар на санэпидстанции с подставой этой — спасибо тебе, кстати, что журналюг своих урезонил. Ни словечка в газеты не просочилось…
— Видно, не всех урезонил, брат. Вот тебе, кстати, и пятый палец. Только сейчас выяснилось, что томскую журналистку в Москве убили. Узнал я ее: Лиза… не помню… Русакова, кажись. Она у меня интервью о проводимых в районе акциях в сфере культуры и искусства брала.
— И что?
— А то, что грохнули ее из-за какого-то диска с компроматом. Посуди сам, на кого у томички может быть компромат — не на Президента же всея Руси…
Вообще-то логичнее всего было предположить, что у томской журналистки компромат, скорее всего, на кого-то из томских же воротил областного масштаба. Но на воре и шапка горит — поэтому Борюня ни на секунду не сомневался, что Русинова являлась в Амжеевку по его душу.
Кислый же только присвистнул и неинтеллигентно поковырял пальцем в носу.
— Мда-а… Кто же ее тогда?…
— Это я, что ли, тебе объяснять буду? — Борюня плеснул себе водки и единым духом опрокинул в свое нутро полную стопку.
Ткнул вилкой в сопливый грибочек, с первого раза не попал, выматерился, наколол после еще одной безуспешной попытки и отправил в рот, причмокнув. Вспомнил, как славно причмокивала Элла, и немного повеселел.
— Ладно, хоть успокоили эту дуру: не станет свой нос больше в наши дела совать. А вот кто прибрал к рукам диск, что там записано и на кого эта бочка катится — боюсь, мы скоро узнаем. И очень надо постараться, чтобы выяснить это раньше, чем она на нас наедет.
— Что же за геморрой такой настал в последнее время?
— Неспроста все это, Саня. Копает под нас кто-то… И похоже, из местных. Ты с кедровником вопрос замял? Ездил Лившиц в Орехово?
— Нет пока.
— А чего тянешь? В ближайшие дни сделай, будь другом. Хоть одну проблему снимем. Что же касается всего остального, найди мне его, Саня, найди того, кто в нашем колодце воду мутит.
— Я поищу, Борь. Я найду. Я ему матку выверну!
Знахарь прикрыл глаза — и ему почудилось, будто за спиной его стоит бронзовый Иван Федорович Крузенштерн, молча взирающий на морское училище, а темная широкая вода течет куда-то в сторону Европы, а не к безжизненному Ледовитому океану…
Вчера, обдумывая подступы к зоне и разглядывая подробную карту ближайшей по местным меркам — километров триста всего — округи, он неожиданно обнаружил, что потасканная стюардесса, которой он здорово льстил, именуя ее «девушкой», бессовестно его надула. Он сидел сейчас на берегу не «великой русской реки Оби», а вовсе не великой и, быть может, не русской, а какой-нибудь алтайской, Томи. А Обь — это тот широкий рукав, что вливался слева — вниз по течению — уже после того, как на правом берегу промелькнут покосившиеся хибары деревеньки, гордо именуемой городом Северском.
Но это ничего не меняло. Реки были одинаковы по ширине и мощи. Как одинаковы были и хлипкие пластиковые стульчики — вне зависимости от того, где они стояли. На набережной ли Лейтенанта Шмидта в Северной столице России, или тут — на набережной Энгельса в одной из «столиц» Сибири.
Именно на таком стуле совсем, кажется, недавно покачивался Знахарь, глядя на Неву и размышляя над словами Риты. Они с Игроками тогда только что провернули изящную операцию, пустив ко дну Финского залива восемь десятков самых отъявленных бандюков Питера и четыреста тонн кокаина. Для того чтобы все сложилось успешно, в общей сложности было отправлено на тот свет около двух тысяч человек по всему миру. Знахаря такой размах беспокоил, а Рита бесстрастно подсчитывала: четыреста тонн отравы делим на сто тысяч — четыре килограмма. Появится ли вокруг четырех килограммов кокаина хотя бы один труп? Знахарь вынужден был признать, что появится. И, скорее всего, не один. Кого-то грохнут, кто-то крякнет от передоза. Сто тысяч, продолжала свою арифметику Рита, в пятьдесят раз больше двух тысяч, а значит, мы спасли по пятьдесят человек — на каждый труп.
Вот от этой бесстрастной и беспощадной арифметики Игроков и сбежал Знахарь в глушь, в тайгу…
А теперь, сидя в том же кафе, где буквально вчера угощал мороженым смешливую Лизу, он начинал вести свою собственную арифметику. Начинал снова. С нуля.