— Сто тысяч долларов? — переспросил я.
— Да. А кто они — не знаю. Гадом буду, не знаю. У одного на щеке шрам, на серп похожий. Все. Больше ничего не знаю.
Лицо Алекса было покрыто мелкими каплями пота, и он часто дышал. Похоже, что он не врал. Я перевел взгляд вниз и увидел, что его окровавленная ступня повернута в противоположную сторону.
Ну, бля, Брателла постарался… Меня аж передернуло.
Я взял с капота «Вальтер» и, загнав патрон в ствол, выкинул обойму. Нагнувшись, я вложил пистолет в дрожавшую руку Алекса и сказал ему:
— Здесь один патрон. В кого будешь стрелять — в меня или в Брателлу?
Брателла забеспокоился:
— Э, ты же говорил, Знахарь…
Я, не поворачиваясь к нему, и держа Алекса на мушке, сказал:
— Заткнись, сучонок, я сказал, что не трону тебя, значит, так и будет. А если Алекс тебя пристрелит, это уж — извини.
Алекс посмотрел на меня, затем перевел взгляд на Брателлу и проскрипел:
— Тебя, Знахарь, я не знаю. А вот этого выблядка я сам на свою голову из говна вытащил.
И он, быстро подняв пушку, выстрелил Брателле в лоб. Ничего был выстрел, точный, даже из такого трудного положения. Брателла повалился на спину, и из дырки у него во лбу толчками забулькала черная кровь.
Алекс выронил пистолет и закрыл глаза.
— Давай, кончай бодягу, — прошептал он.
Я вздохнул и убрал «Беретту» в кобуру. Хватит с меня на сегодня трупов. Видеть их больше не могу.
— Живи, Алекс, — сказал я, — и помни, что ты меня продал, а я тебя не убил. Помни и не забывай.
Сказав это, я посмотрел, не лежит ли случайно какой-нибудь ствол в опасной близости от Алекса, и, убедившись, что не лежит, пошел прогуляться по двору между валявшихся в разных позах трупов.
Ага, вот этот парень вроде подходит.
Я нагнулся и вынул из его правого заднего кармана бумажник. Достав из него водительское удостоверение и внимательно изучив фотографию, я решил, что на крайний случай сойдет. Убрав ксиву обратно в бумажник, я сунул его к себе в карман. Теперь я могу представляться как Юджин Егоров. Юджин — английский вариант Евгения. Евгений Викторович Егоров. В общем — Женька Егоров. Нормально.
Все. Теперь нужно было в темпе линять отсюда, потому что последний выстрел был сделан из «Вальтера», а он без глушителя.
Я быстро прошел к своей машине и, сунув «Беретту» под мышку, уселся за руль. Выезжая с заброшенной автостоянки, я оглянулся на всякий случай и увидел неплохую картинку. Две машины с распахнутыми дверями и полный двор трупов. Прямо «Однажды в Америке», мать его за ногу!
И, уже выезжая на хайвэй, я вспомнил, что в запарке забыл спросить у Алекса, что это за «Галант» пас меня целых две недели. Но возвращаться — плохая примета, и я нажал на газ.
Я медленно ехал домой и думал о том, где я мог проколоться.
Понятное дело, Стилет со своей братвой в ментовские игры не играет и вряд ли бравые ребята из ФСБ могли сказать ему, что Знахарь, он же теперь Затонский Василий Семенович, поехал в Америку, чтобы от него, Стилета, спрятаться. Так что, мол, вот тебе, дорогой Стилет, адресочек, и забирай ты своего Знахаря вместе с его денежками, которые он от родной питерской братвы утаил.
Конечно же, это — чушь.
А вот сами они, ФСБ то есть, вполне могли заинтересоваться моей горькой судьбой. Но почему? Ведь, насколько я понимаю, о моем заветном сундучке не знал никто, кроме его бывших владельцев. А они, судя по всему, лица совсем не славянской национальности.
Так, еще раз. Откуда может дуть такой неприятный сквозняк?
Во-первых — ФСБ. Во-вторых — питерская братва со Стилетом во главе. В-третьих — арабы.
Вроде — все, больше неоткуда.
Дальше. Зачем я им нужен?
Стилету с кодлой — ясное дело, чтобы денежки к рукам прибрать. Жаба его душит, да и не умеет он ничего другого, кроме как грабить кого-нибудь. Этим и живет.
Арабам — для того же самого. Но они должны быть гораздо старательнее Стилета, потому что, в отличие от него, точно знают, сколько было денег. И, кроме того, для них это вопрос принципиальный. Какой-то неверный посягнул на богатства, предназначенные для угодного Аллаху дела. На кол его!
И, наконец, ФСБ. Вот тут я чего-то не понимаю.
Ну, уголовник. Ну, беглый. Но не настолько же я опасен для человечества, чтобы устраивать на меня охоту аж за океаном? По всей земле, если хорошенько подумать, такие деятели ховаются, что рядом с ними я просто мелкий хулиган, разбивший лампочку в подъезде.
Те, кто знал о чемоданчике, — мертвы. И Арцыбашев, и Студеный, и сын его, Студень, и Наташа. Да и денег в нем было — курам на смех. Хотя, это как посмотреть…
Тохтамбашеву, понятное дело, — наплевать.
Керим — дохлый. Его нукеры — тоже.
Черт знает что!
Теперь, кто с кем из них может объединиться?
Арабы с ФСБ — невозможно. Стилет с арабами — смешно. Стилет с ФСБ — еще куда ни шло, но он же урка принципиальный, правильный, недаром в законе. Хотя сейчас такое время, что каждый может переметнуться в любую сторону, если это окажется сильно выгодно.
Но в возможном тандеме Стилет — ФСБ отсутствует главное. А именно — информация о реальной сумме. То есть Стилет может догадываться о том, сколько на самом деле было денег, но не более того.
И потом, кто этот со шрамом в виде серпа?
Я притормозил и плавно съехал с Бэлт Парквэй.
До дома оставалось проехать не более двух километров. И тут где-то в глубине сознания прозвенел тихий звоночек. Неприятный такой звоночек. И я остановил «Хонду» рядом с коробкой «Мак-Доналдса».
Заглушив двигатель, я вышел из машины и направился в харчевню.
Заказав «дабл квотер паундер» [9] и кофе, я поставил поднос на столик у окна и, сев так, чтобы хорошо просматривалась улица, принялся за еду. Звоночек продолжал тихо позвякивать, но я не суетился и, спокойно поглядывая на улицу, откусил большой кусок.
Не понимаю, почему это принято считать, что хороший, добросовестно приготовленный гамбургер — плохая еда. Вот если стоит перед тобой тарелка, на которой лежат рубленая котлета, жареная картошка, нарезанный маринованный огурчик, свежий лук и кусок мягкой булки, а рядом еще и соус налит, то это хорошо. А если все это сложено в пачечку, то уже плохо. Не понимаю.
Размышляя таким нехитрым образом, я намеренно не позволял смутной тревоге, шевелившейся где-то в подсознании, оформиться в конкретные мысли. Пусть она там еще немножко поварится, а потом всплывет в более готовом к употреблению виде.