— А как ты туда попал, у тебя был там счет?
— Нет, у меня были кольца.
— Какие кольца?
— Три кольца, а на них номер депозитного сейфа.
— Костик, а откуда у тебя были эти кольца?
— Одно — от Насти, другое — Тохтамбашев дал, а третье я снял с Кемаля, когда застрелил его в Душанбе.
— А ты помнишь этот номер?
— Нет, зачем мне его помнить?
— Постарайся, Костя, может быть, вспомнишь, это очень важно.
— Нет, не помню, зачем мне врать, — утомленно удивился Знахарь.
— Ну, хорошо. Не помнишь — и ладно. А дальше что было?
— Я пришел в банк и показал кольца.
— Кому показал?
— Арабу за стойкой.
— И что он?
— Он обрадовался, заулыбался и сразу вызвал управляющего банком.
— И?…
— И управляющий отвел меня в хранилище. А там открыл мою ячейку и ушел.
— А что было в ячейке?
— Там была железная шкатулка.
— А в шкатулке что?
— А в ней — алмазы и изумруды.
— А много их там было?
— Много, Наташа, как в сказке…
— И что ты сделал?
— Забрал шкатулку и ушел.
— А где она сейчас?
— А она сейчас здесь, в Гамбурге. Я положил ее в «Дойче Банк».
— И в ней лежит все, что было? Ничего не пропало?
— Нет, ничего не пропало. Я только продал часть камней, чтобы рассчитаться с братвой, ну, и на жизнь. А так — все камни там.
— Давай заберем ее и уедем куда-нибудь далеко, чтобы нас никто не нашел. И будем там жить на берегу моря — ты и я.
— Давай, Наташа.
— Скажи мне номер ячейки и я сейчас принесу шкатулку.
— Нет, мы пойдем туда вместе.
— Костик, ты же устал, тебе спать хочется. Ты поспи пока, а я схожу и принесу ее.
— Ну хорошо. Четыреста одиннадцать, восемьдесят два, четыре нуля, триста семьдесят семь.
— Повтори еще раз. Знахарь повторил цифры.
— Что там нужно сделать, чтобы отдали шкатулку?
— А ничего особенного. Подойдешь к менеджеру и покажешь ему бумажку с цифрами. Он проверит номер и отведет тебя, куда надо.
— Ну вот и умница, Костик. Спи, а я скоро приду.
Голос Наташи стал тише и глуше, будто она отвернулась от магнитофона. Она сказала в сторону:
— Он уснул. Санек, поставь чайник.
После этого раздался щелчок и запись кончилась. Из колонок доносилось только шипение чистой ленты. Сидевшие в машине молчали. Первым высказался Бурдюк:
— А по-моему, все нормально. Она его грамотно расколола.
Асланов поддержал его:
— Я тоже так думаю. Он же все рассказал, а что нам еще нужно? Заберем шкатулку, и — на самолет!
— Экий ты быстрый, — покрутил головой Петрович, — ты плохо людей знаешь. Некоторые способны доже под психотропами врать так, что заслушаешься. На пленке нет первой части, где обязательно должен быть тест на правдивость. Знахарь дожен был ответить на пятьдесят два специально подобранных вопроса, и по ответам на эти вопросы можно было бы судить, подействовал ли на него гипнонаркотик или нет. И мы не знаем, были ли эти вопросы вообще или Санек с Наташей поленились и просто прогнали ему по вене пару штатных ампул и стали вопросы задавать.
— Ну, ты, Петрович, что-то уж больно загнул, — с сомненим покрутил головой Асланов.
— Загнул, говоришь? — и Петрович снова повернулся назад. — А что если на этой кассете только часть записи, которая переписана с оригинала? То есть Наташа или Санек решили, что вот это нам можно знать, а это — нет. Поэтому и запись с середины фразы. Кто знает, что было на полной записи? А может быть, они получили от Знахаря информацию, которая может погубить кого-то из нас? Косвенно, конечно, мы же с ними не общались, но это может касаться наших генералов, и если полетят они, то у нас чубы так затрещат, что на Колыме слышно будет, уж будь уверен. Или ты забыл, где ты работаешь? Или тебе напомнить, чтобы ты из себя целку не строил, что сердце горячее у тебя в штанах, конечно, бьется, это факт, но вот ручки твои — как, чистые? Загнул я ему, етить твою!
— Ладно, ладно, раскипятился, — примирительно сказал Асланов, — если они чего и узнали, то теперь-то какая разница! Оба на небесах, кому они чего расскажут?
— Они-то не раскажут, ясное дело, — успокаиваясь, сказал Петрович, — а если все-таки есть вторая кассета, то где она? Если сгорела — и слава богу. А если у них другие компаньоны были, кроме нас? Эх, и чему только вас в училище учили! Дай сигаретку, Бурдюк.
Бурдюк протянул ему сигареты и с облегченим произнес:
— А вон и Капитан идет. И воды, конечно, не купил. Вот мудак!
Правая дверь машины открылась, и Капитан уселся рядом с Петровичем. Он шумно выдохнул и сказал:
— Все в порядке, можно идти. В операционном зале спокойно, подозрительных людей нет, и вообще — в банке тихо, клиентов мало. Так что, как говорится, — с богом.
* * *
Сеид, сидевший за рулем серебристого «Мерседеса», перебирал в руках четки и не отрывал взгляда от темно-синего «Фольксвагена», стоявшего в двадцати метрах впереди.
Сидевший рядом с ним Джафар, закинув голову назад, громко шмыгал носом, по очереди прижимая ноздри большим и указательным пальцами. Он только что дернул колумбийского кокаина высочайшего качества, и ослепительно яркий свет пронзительной истины озарил его мозг, сделал его прозрачным, как морозный горный воздух, и, отразившись от внутренней стороны купола черепа, помчался по всему телу радостной и свежей волной. На заднем сиденье развалился Махмуд, который медленно водил рукой по лицу, разгоняя сладкую дремоту, навеянную хорошей дозой афганского героина, привезенного в Германию из далекой каменистой страны. Но дремота эта была обманчива. Стоило только сменить расслабленное лежание на активные действия, как умиротворяющие объятия героинового кайфа превращались в стальные пружины бешеного возбуждения.
Сеид, не куривший и не употреблявший никаких стимуляторов и считавший себя гораздо более правоверным, чем его подчиненные, подверженные недостойным слабостям, неодобрительно покосился на Джафара, который наконец пришел в себя после взлета в заоблачные выси сильнейшего прихода, и теперь, блестя расширенными зрачками, едва сдерживал рвущуюся наружу энергию, требовавшую выхода и звавшую его на сокрушительные и жестокие подвиги во имя Аллаха.
Кинув взгляд в зеркало на нежившегося на заднем сиденье Махмуда, Сеид вздохнул и продолжил наблюдение за «Фольксвагеном».
Дверь «Фольксвагена» открылась, и он насторожился.