Телефончик-то сам давно уже перекочевал к вертухаям, еще когда полгода назад закрутили гайки по самое некуда, а тараканы живут. Интересные такие твари! Здоровые, чуть ли не со «Сникерс» размером, и цветом, как палисандр, а пощекочешь ему пальцем бок, он шипит. И без крыльев.
В общем, имеется тут и живность, которая скрашивает зэкам однообразие тюремной жизни. Так что, как говорится, и в тюрьме люди живут. Правда, в гробу я видал такую жизнь, и если кому она нравится, а есть и такие, гадом буду, то это их личное несчастье. Или счастье. Это – как посмотреть.
– Слышь, Знахарь, – Педальный прервал мои невеселые размышления, перегнувшись через спинку трехъярусной койки, – тут бациллу прислали. Будешь яблочко?
Я вздохнул и ответил:
– Давай. Чего ж не съесть яблочко-то…
– Ага, – сказал Педальный и исчез.
С того самого дня, как меня повязали на набережной и привезли в «Кресты», прошло уже полторы недели.
Вообще – интересная история получается.
Меня молча привезли в тюрьму и молча посадили в камеру, набитую людьми, как папироса табаком. Я молча сел и даже не спросил ничего типа «за что повязали, волки позорные?» или «что шьешь, начальник?»
То есть вроде как все все понимают и молча играют в игру, правила которой известны обеим сторонам. А правила и на самом деле известны.
За мной тянется хвост подвигов, как за бредущим по полю парашютистом, забывшим отстегнуть парашют после приземления. И этот хвост не виден разве что слепому. И спрашивать у тех, кто меня посадил в камеру, за что? – просто себя не уважать. Задашь такой вопрос – так они смеяться будут. Я бы и сам посмеялся, но, похоже, тут не до смеха.
И покойников за моей спиной столько, будто я промчался на грузовике сквозь первомайскую демонстрацию.
Так что все как бы нормально. Лучше уж я помолчу.
Они тоже молчат, и это действует на нервы, но тут уж ничего не поделаешь. Козыри у них, ключики от камеры – тоже, так что наши не пляшут.
Пока не пляшут. А там – посмотрим.
Но тут есть интересный нюансик.
Сдается мне, что это не менты отличились, вычислив популярного одноглазого рецидивиста, и не федералы-педералы сняли с меня защитное заклинание после бесславной гибели генерала Губанова.
Не-е-ет…
Тут из другой щели сквознячком тянет.
А из какой именно, я примерно представляю. И чем это мне грозит – тоже.
Помнится, когда я в последний раз видел восставшего из мертвых Стилета, в его маленьких глазках мелькнуло какое-то странное выражение. И мелькнуло оно уже при нашем нелюбезном расставании.
Когда я перебрасывался с Дядей Пашей зловещими обещаниями, то, взглянув на Стилета, увидел, что он пристально смотрит на меня, соображая что-то свое. И теперь я понял, какие мысли рождались в его темной голове.
Три недели сроку, двадцать миллионов баксов – это все ерунда.
Никому это уже не нужно. У них и своих денег хватает.
На самом деле Стилет в ту самую минуту приговорил меня. Видимо, решил, что спокойнее ему будет жить не с деньгами, которые я то ли принесу, то ли нет, а без меня. То есть, чтобы меня нигде не было. Живого, естественно. Чтобы я не маячил на его горизонте, чтобы не дразнил его своим богатством, чтобы не провоцировал на конфликты, которые закончатся для него однозначно плохо. Он прекрасно понимал, что раз уж мы с ним теперь повязаны принадлежностью к одному и тому же обществу, то ужиться уже не сможем. И, как говорится, в живых останется только один. А кто именно – и дураку понятно. Вот он и решил меня опередить.
Да и Дядя Паша, наверное, понял, что дальше играть передо мной уральского добродушного увальня, владельца рубленых теремов и богатых телом девок, – уже не в масть.
И еще получается интересная вещь.
Меня повязали минут через десять после того, как я ушел с этого позорного сходняка. Значит…
Значит – опера были наготове и ждали сигнала. А от кого? Конечно же, от Стилета.
То есть, если бы я повел себя, как спокойный барашек, не полез бы в бутылку, схавал бы все, что они мне там заправляли, кивал и соглашался, да еще и принял бы хвоста в лице Лысогора, то им был бы сыгран отбой, и они поехали бы по домам или еще там куда. Водку жрать. Наверняка Стилет выдал им неплохой гонорар.
Ну, а я, естественно, растопырился, стал хамить, угрожать открытым текстом, вот он и решил, что хватит со мной в игры играть и делать вид, что мы с ним заодно. И когда я вышел из «Балтийского Двора», взял трубочку, нажал кнопочки и сказал ментам своим купленным: берите его, голубчика, и делайте с ним что хотите. А еще вернее – сказал, чтобы они меня держали взаперти и ждали его решения.
Вот оно как получается.
Здесь, в «Крестах», меня пока никто не беспокоит, вертухаи ведут себя так, будто я сижу тут уже года три, будто они уже ко мне привыкли и не обращают на меня особого внимания. Ни на какие допросы не водят, дают хавку, а я, со своей стороны, тоже не дергаюсь, не выступаю, не требую ни прокурора, ни адвоката…
Смешно, ей-богу!
В камере у меня, естественно, никаких проблем нет, авторитет все-таки, да и не просто авторитет, а еще и легендарный, как оказалось…
Тут я краем уха послушал, какие обо мне героические байки среди молодежи ходят, так у меня аж глаза на лоб полезли. Прямо Горец какой-то бессмертный! Разве что не летаю, как Бэтмен, и по воде не хожу. А так – даже самому интересно.
А уж благородный я в этих байках – дальше ехать некуда.
Да-а-а…
Ладно, пусть себе тешатся, не ломать же им кайф, на самом деле! Ну что еще в камере делать, как не языки чесать?
Когда вертухаи привели меня в камеру, смотрящий по хате без всяких разговоров отвел мне одну из лучших шконок, в сухом и чистом углу, среди авторитетов, которые спокойно потеснились и доброжелательно предложили чифирку.
Я поблагодарил и вежливо отказался.
Что-то в последнее время меня не тянет на такие сильные вещи. Сердце надо беречь, да и не хочется поганить чифиром мои белоснежные голливудские зубы, которые обошлись мне почти в двадцать штук бакинских.
Авторитеты не настаивали, и я спокойно залез на шконку.
Повалявшись пару дней и успокоившись, я принял участие в неторопливой беседе уважающих себя и друг друга мужчин, и между делом выяснилось, что их беспокоит вопрос, как теперь быть со смотрящим по камере. Кому-то из них пришла в голову идея выдвинуть на эту почетную должность меня, и вот теперь они терли этот, в общем-то, дурацкий вопрос.