– Как только вы можете пить этот скипидар?
Я пожал плечами и с достоинством ответил:
– Кому – устрицы, кому – джин. Каждому, знаешь ли, свое.
– И сколько в нем градусов?
– Не меньше сорока семи, – ответил я со знанием дела.
– Мне показалось, что все двести, – сказала Наташа, все еще не пришедшая в себя после напитка настоящих мужчин.
– Это тебе не какая-нибудь женская сладенькая водичка, – веско сказал я. – Ты как хочешь, а я повторю.
– Только без меня, – с ужасом сказала Наташа.
– Очень хорошо, мне больше достанется.
Я взял флягу, а Наташа подозвала официанта и попросила чего-нибудь послабее, но только опять же не красного цвета.
Официант почтительно кивнул, потом посмотрел на меня и подмигнул.
Я подмигнул в ответ и налил себе еще.
Когда на столе появилась еще одна фляга, поменьше, я налил из нее Наташе, потом наполнил свою серебряную рюмку и, подняв ее, спросил:
– Так что же со мной происходит?
Наташа посмотрела на меня, медленно выпила вино и, поставив рюмку на стол, сказала:
– Совсем другое дело, не то что твоя еловая отрава.
– Что б ты понимала, – парировал я, – сказано же – каждому свое.
– Ладно, – Наташа ловко съела устрицу и вытерла губы гербовой салфеткой. – А что касается тебя, то здесь все очень просто. Давай сначала посмотрим на то, что происходит сейчас.
– Давай, – кивнул я и налил себе джина.
Я с удовлетворением чувствовал, как джин наносит мне непоправимый вред, и это было весьма приятно.
– Первое, – начала Наташа, – угрожает ли кому-нибудь из нас или наших близких непосредственная опасность?
– Нет, не угрожает, – ответил я и выпил джин.
– Правильно. Воры далеко, и где мы – они пока не знают. Федералы и прочие менты, как мне известно, тоже пока не дергаются. Я узнавала по своим каналам. Алеша послушно сидит там, где ему сказано, и ведет тихий образ жизни. Так?
– Так, – ответил я и налил себе еще.
Наташа проследила, как я наполнил рюмку, затем взяла ее и отставила от меня подальше.
– Я не хочу, чтобы ты окосел раньше, чем мы закончим говорить о делах. Понял?
– Понял, – ответил я и закурил.
– Хорошо. Алену нашли? Нашли. Спрятали? Спрятали. Все! Ты, я, Алеша и Алена – в безопасности. С первым пунктом закончено.
– Огласите весь список! – сказал я с интонациями из фильма.
– Сейчас оглашу, – многообещающе сказал Наташа и налила себе вина.
Я с грустью посмотрел на это и сказал:
– Вот он, звериный оскал дискриминации… Хочу быть эмансипированным, хочу, чтобы мне вернули мой верный джин!
– Ладно, пей, алкоголик, – Наташа махнула рукой и вернула мне рюмку. – Только все-таки не напивайся слишком сильно.
Я схватил рюмку, и мы с удовольствием чокнулись.
Выпив джин, я демонстративно поставил пустую рюмку чуть в стороне от себя, но все-таки не очень далеко.
Увидев это, Наташа усмехнулась и сказала:
– Только не строй из себя пионера. Это тебе не очень идет.
Она выпила вино и продолжила излагать свои соображения. Пока что я не находил в них изъянов.
– Так о чем это говорит? – спросила она и сама же ответила: – а говорит это о том, что ничто, находящееся вне нас, не заставляет нас действовать. И тем более – нервничать и суетиться. Понимаешь? Никакие внешние силы не вынуждают нас к каким-либо действиям. Согласен?
– Согласен.
– Так. Мы испытываем недостаток в деньгах, который заставлял бы нас действовать?
– Я думаю, что мы не будем испытывать его на протяжении ближайших ста пятидесяти лет, – джин подействовал, и я удобно откинулся на спинку кресла, с удовольствием слушая Наташины рассуждения.
Умная она все-таки баба!
– Такие, как ты, живут гораздо меньше, – небрежно сказала Наташа, – но не об этом разговор. Пункт второй – закрыт. Что остается?
– Ну и что остается?
– А остается то, – сказала Наташа, глядя мне в глаза, – что у нас просто свербит в заднице, и мы хотим приключений. Вот что остается. Скажи на милость, на хрена нам сдался этот второй Коран? На кой ляд нам этот твой эмир, или падишах, или как его там… Этот конкурс, эти татарские сокровища в курганах или черт его знает где? Воров хочешь прищучить? А на что они тебе сдались? Все зло в мире не уничтожишь, да и не такой уж ты поборник добра, чтобы сражаться со злом. Значит… Ты понимаешь, что это значит?
Я уже понял, к чему она клонит, и поэтому сказал:
– Это значит, что все, что мы затеваем, делается нами просто для собственного удовольствия. Я тебя правильно понял?
– Правильно. Дошло, наконец! А я-то уже начала думать, что твоя контуженная голова годится теперь только для того, чтобы отличать меня от холодильника.
– Ну уж холодильник с пивом я как-нибудь опознаю, – обиженно сказал я.
– Тогда – за собственное удовольствие? – спросила Наташа и многозначительно кивнула в сторону серебряных фляг с джином и вином.
Я воодушевился и стал наливать, а Наташа, следя за моими движениями, несколько заторможенными вследствие принятия на грудь хорошей дозой джина, задумчиво сказала:
– Вообще-то все, что бы люди ни делали, они делают ради собственного удовольствия. И подвиги совершают, и предают, и детей плодят, и убивают, все – ради своего собственного удовольствия…
По сути дела, я был согласен с ней, а те возражения, которые я мог бы выдвинуть, были настолько незначительными, что на них можно было со спокойной душой наплевать с высокой колокольни.
Поэтому я не стал резонерствовать и, разлив выпивку, поднял рюмку и генеральским голосом возгласил:
– Ну, за удовольствие.
Мы выпили, и я, спохватившись, спросил:
– А что там с Аленой? Ты же мне так и не рассказала!
– А что с ней может быть… – Наташа нахмурилась.
Было видно, что воспоминания эти ее не радуют, и рассказывать большой охоты нет. Она помолчала и сказала:
– Так, ничего особенного. Тогда этот подонок Губанов спрятал ее под Выборгом на хуторе, где жил один маньяк.
– Какой еще маньяк? – я представил невинную девочку наедине с маньяком в глухой лесной избушке и напрягся.
– Ну, маньяк… Неважно. Короче, он был у Губанова на таком крюке, что тот мог заставить его сделать все что угодно. Хоть дерьмо жрать, хоть мать родную убить. Там серьезный крюк был…
Наташа умолкла, и по ее остановившимся глазам я понял, что воспоминания о прошлой жизни неожиданно захватили ее и понесли на своих дурно пахнущих волнах.