Встает преподобный Боб Риггинс:
– «Итак, отдавайте кесарю кесарево, а Божие – Богу». Ты сам это сказал, Майкл, час назад. Евангелие от Матфея.
– "Отойди от Меня, сатана, ибо сказано: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Евангелие от Марка, – отвечает Майк и оглядывается вокруг. – Люди… если мы отдадим ребенка… одного из наших детей – как потом будем с этим жить и глядеть друг другу в глаза, даже если он оставит нам жизнь?
– Отлично будем жить, – отзывается Робби Билз. Майк ошеломленно оглядывается на него, и в этот момент по центральному проходу выходит к помосту Джек Карвер. Когда он начинает говорить, Майк поворачивается к нему. Его обстреливают со всех сторон.
– У нас у всех в жизни есть такое, с чем приходится жить, Майк. Или ты другой?
Попадание. Мы видим, как Майк вспоминает. И он обращается к Джеку и ко всем:
– Нет, я такой же. Но это будет не то, что жить и помнить, как ты смошенничал на экзамене, или с кем-то переспал, или дал кому-то в морду по пьянке или под плохое настроение. Это – ребенок. Джек, неужели ты не понимаешь?
Может быть, он до них достучался. Но тут начинает говорить Робби.
– Допустим, ты прав насчет отослать его прочь – допустим, мы все встанем плечом к плечу, обнимемся и скажем: «НЕТ!» Допустим, мы это сделаем, и он просто исчезнет. Вернется туда, откуда пришел.
Майк настороженно глядит, ожидая ловушки.
– Но ты видел наших детей. Я не знаю, что именно он с ними сделал, но не сомневаюсь, что полет в высоте – это точное об этом представление. Они могут упасть, и в это я верю. Ему стоит только махнуть этой своей тростью, и они упадут. И как нам жить и смотреть в глаза друг другу, если это случится? Мы будем себе говорить, что убили всех восьмерых только потому, что были слишком хорошими, слишком святыми, чтобы пожертвовать только одним?
– Но ведь это может быть блеф… – пытается сказать Майк.
– Это не блеф, Майкл, и ты это знаешь! – вдруг резко и враждебно перебивает Мелинда. – Ты это видел.
Тавия Годсо нерешительно выходит к началу центрального прохода – очевидно, островитяне предпочитают говорить отсюда. Сначала она говорит неуверенно, но обретает уверенность по ходу речи.
– Ты говоришь так, Майк, будто он убьет этого ребенка, Майкл… будто это человеческое жертвоприношение. А по мне это больше похоже на усыновление.
Она оглядывается, улыбаясь как бы на пробу – если уж нам предстоит это сделать, постараемся сделать, как лучше. Посмотрим с хорошей стороны.
– И еще долгая жизнь! – говорит Джонас и делает паузу. – То есть если ему верить. А после того, как я его видел… я верю.
Снова ропот согласия. И одобрения.
– Линож забил до смерти Марту Кларендон своей тростью! – кричит Майк. – Глаз ей выбил! Мы обсуждаем, отдавать ли ребенка чудовищу!
Молчание встречает эти слова. Люди опускают глаза в пол и краснеют от стыда. Преподобный Боб Риггинс снова садится. Его жена кладет руку ему на рукав и смотрит на Майка укоризненно.
– Пусть так, – говорит Генри Брайт, – но что будет с остальными детьми? Скажем «нет» и увидим, как они умрут на наших глазах?
– Да, Майк, – подхватывает Кирк. – Что там насчет блага для большинства?
На это у Майка нет настоящего ответа.
– Но ведь о детях – это тоже может быть блеф. Сатана – отец лжи, а этот тип явно его близкий родственник.
– И ты готов рискнуть? – визжит разъяренная Джилл Робишо. – Отлично! Только рискуй своим сыном, а не моим!
– В точности моя мысль! – поддерживает ее Линда Сент-Пьер.
– Ты знаешь, Майк, – говорит Генри Брайт, – что здесь самое страшное? Положим, ты прав наполовину… и мы останемся жить, а они – он показывает на детей – умрут? Как мы тогда будем глядеть в глаза друг другу? Как будем с этим жить дальше?
– И как нам после этого жить рядом с тобой? – спрашивает Джек.
Неприязненно растущий гул в ответ. Джек – сокрушитель геев – возвращается к своему спящему сыну и садится рядом с ним. И на это у Майка тоже нет ответа. Мы видим, как он ищет его – и не находит.
Робби смотрит на часы. На них 9:20.
– Он сказал – полчаса, – напоминает Робби. – У нас осталось десять минут.
– Нельзя этого делать! – кричит Майк. – Как вы не понимаете? Мы не можем позволить ему…
– Мы слышали твою точку зрения, Майк, – говорит Санни не без сочувствия. – Теперь сядь, ладно?
Майк глядит беспомощным взглядом. Он не дурак и понимает, к чему дело клонится.
– Вы должны об этом подумать, люди. Очень и очень тщательно подумать.
Он спускается по ступеням и садится рядом с Молли. Берет ее за руку. Она отдает руку на секунду или две, потом забирает.
– Я пойду сяду с Ральфи, Майк. Она встает и идет по проходу туда, где спят дети. Исчезает в круге родителей, не оглянувшись.
– Еще кто-нибудь хочет высказаться? – спрашивает Робби. – Какие будут предложения?
Секунда молчания – и вперед выходит Урсула.
– Прости нас Боже, но давайте дадим ему то, что он хочет. Дадим ему то, что он хочет, и пусть идет своей дорогой. На мою жизнь мне наплевать, но дети… даже если это будет Салли. Пусть лучше живет с плохим человеком, чем… чем умрет.
Она разражается рыданиями и упреками:
– Боже мой, Майкл Андерсон, у тебя, что ли, сердца нет? Это же дети! Мы не можем дать ему убить детей!
И она возвращается туда, где спят дети. Майк теперь окружен рядами враждебных взглядов.
– Еще кто-нибудь? – спрашивает Робби, глядя на часы.
Майк начинает вставать, но Хэтч берет его за руку и слегка сжимает. Майк глядит не него пораженным и вопросительным взглядом, и Хэтч чуть заметно покачивает головой. «Хватит, – означает этот жест. – Ты сделал все, что мог».
Майк стряхивает его руку и снова встает. Теперь он не идет к помосту, а обращается к землякам с места:
– Не надо. Прошу вас. Андерсоны живут на Литтл-Толл-Айленде с 1735 года. Я прошу вас как житель острова и как отец Ральфи Андерсона – не делайте этого. Не идите на это. – После паузы он добавляет:
– Это проклятие. Вечная погибель.
Он оглядывается безнадежно, и никто, даже его собственная жена, не хочет встречаться с ним взглядом. Снова падает тишина, и только чуть завывает ветер и щелкают часы.