- Пошли сюда, Петька! - раздался за дверьми голос Жанны. - Пошли, здесь его точно нет!
Черных упал на колени, только бы дойти, доползти, дотащить себя, как прежде. Он помнил, очень хорошо помнил то время, когда он, Женя Черных, мог передвигаться только так, с помощью рук, волоча за собой обезноженное тело… Последняя скамья, теперь поворот, и вот она, дверь…
- Там холодно, Жанна, давай как всегда, на травке…
- Музыка, слышишь, какая музыка, меня это возбуждает!
- А я тебя больше не возбуждаю?
Стараясь не скрипнуть дверью, Черных вполз в исповедальню, холодную даже в самый жаркий день, темную, пропитанную грехами сотен веков. Из последних, самых последних сил, оставшихся уже за пределами организма, почерпнутыми не из тела, из духа, он подтянулся, открыл заветный ящик, высыпал на скамью дрожащую белую дорожку и, с трудом удерживая скрученную купюру в сто долларов, вдохнул, глубоко, жадно, с надеждой…
- Дурак, подожди! - сказала Жанна.
Но тут же ритмично заскрипела скамейка, быстро, громко, визгливо.
«Пусть их, - подумал господин Романов - а он уже чувствовал себя господином. - Пейзане, скоты! Совокупляться в церкви… Ублюдки!..»
Вспомнил Жанну, ее длинные голые ноги, движения тела под платьем, тяжелую грудь, многоцветную татуировку - бабочка, распустившая крылья над бутоном соска, и еще одна - узкая полоска иероглифов спускающаяся от пупка вниз, к границе лобковых волос… Безумно захотелось секса, грубого, животного, властного…
Скорей бы они там, и выйти отсюда… Как здесь холодно, Боже мой!..
- Пойдем, что ли? - после долгой паузы сказал Петька.
Голос улетел наверх, в стрельчатый свод, вернулся искаженным эхом.
- Пойдем, - согласилась Жанна. - А теперь - на травке! Солнышко, птички, кайф!..
- Муравьи, - добавил Петька. - Пойдем!..
* * *
Среди множества организаций, охраняющих государство от внешних и внутренних супостатов, стерегущих интересы империи и людей, и ради этого устремивших недреманное око в самую гущу человеческой массы, населившей вполне объятые и ощутимые просторы России, была одна организация, которая вполне оправдывала это слово. Подобно живому организму, она существовала и развивалась по своим собственным законам, о которых не знал никто, даже те, кто не первый год состоял в ней, гордясь и скрывая свою принадлежность к «Ворону».
Власть «Ворона» была почти безгранична, а информированность о жителях России приближалась к абсолютной. Данные о миллионах людей, живых и ушедших в иные миры, хранились в нескольких автономных компьютерных системах и дублировались обычной бумажной картотекой, также тщательно хранящейся в разных местах страны и защищенной от любой природной и человеческой катастрофы.
Была там и папочка с надписью «Черных, Евгений Павлович, 1965 г. р.».
Папка эта была тонка и не содержала самого главного - фактов из жизни Евгения Павловича Черных за последние 12 лет. Последний вложенный туда листок датировался 1991-м годом, когда не только распался «Союз нерушимый республик свободных», но случилось другое, менее важное для истории страны событие, - аспирант ЛГУ Евгений Черных получил свидетельство об инвалидности I группы, то есть, с точки зрения государства, перестал быть полноценным членом общества и поэтому перестал общество интересовать. Службы «Ворона» также посчитали бесперспективной данную особь человеческой породы и поставили литеру «Б» на тонкой папке досье. С тех пор люди, отвечающие за эту категорию поднадзорных, дважды в год проверяли господина Черных, убеждаясь, что тот еще жив и не переменил адреса и социального положения.
На самом деле подлинная жизнь Евгения Павловича Черных в 1991-м году только начиналась. Когда он уходил на свою нищенскую инвалидную пенсию, сослуживцы подарили ему на память компьютер, такой же, или почти такой же, какой стоял у него в лаборатории. Компьютер стоил бешеных по тем временам денег, и основную долю внес тоже сослуживец, но - бывший.
В самом начале перестройки, когда стали появляться первые кооперативы и ЦТТМ - центры технического творчества молодежи, старший лаборант отделения вычислительной техники Миша Канцерсон, по прозвищу «Калькулятор», ушел работать в такой ЦТТМ. Над ним смеялись, центры состояли под эгидой райкомов комсомола и поэтому, по определению, никакой перспективы там быть не могло.
Но они оказались неправы, потому что через пару месяцев Миша приехал к ним на новенькой «Тойоте», чуть ли не единственной в городе, и пригласил весь отдел в ресторан - обмыть первую крупную сделку, объяснил он. Что это за сделка, он не говорил, да никто и не спрашивал, радуясь возможности поесть и попить на халяву. С тех пор «халява» стала повторяться каждый месяц, с той же регулярностью, с какой в советские времена платили авансы и получки, не опаздывая ни на день. Причину ресторанных походов не спрашивал никто, знали - завтра десятое, приедет «Калькулятор» и поведет всех в ресторан.
«Халява» кончилась так же внезапно, как и началась. Десятого числа Миша Канцерсон не приехал, не приехал он и одиннадцатого, и двенадцатого. Он вообще больше не приезжал. Телефон Миши не отвечал, его родные давно уехали на историческую родину, поэтому ответить внезапно обездоленным сослуживцам, что произошло с «Калькулятором», не мог никто.
Наиболее отчаянные предлагали справиться в Большом Доме, но дальше лабораторной курилки эти разговоры не продвинулись. А потом о Мише просто забыли. Помнили не его, помнили походы в ресторан, каждый раз - в другой, с новой причудливой кухней из диковинных птиц и рыб, блюда которой иногда приходилось есть палочками, как в Японии или Китае.
Все забыли о Мише Канцерсоне, все - кроме завлаба Евгения Павловича Черных. Во-первых, Евгений Павлович Черных помнил все, его сотрудники имели несчастье в этом убедиться, во-вторых, он знал, где сейчас находится Миша Канцерсон и что с ним случилось. Потому что перед самой своей «посадкой» Миша приехал к нему домой и привез деньги, много денег, преимущественно в долларах США, но были там и фунты английских стерлингов, и марки ФРГ, и даже японские йены, странные коричневые дензнаки с несуразными по тем временам цифрами 10 000 и портретом государственного деятеля Юкити Фукудзавы на одной стороне. На обороте мирно паслись две японские птицы.
- Спрячь, - сказал Миша Канцерсон, передавая потрепанный портфель, с каким выходит на эстраду знаменитый сатирик М. Жванецкий.
Черных не стал задавать лишних вопросов, он только спросил:
- Когда?
- Лет через пять, - со вздохом ответил «Калькулятор», - если повезет. А деньги ты трать. С умом, конечно. Слава Богу - не последние…
Потратить деньги, даже с умом, у Черных никак не получалось. Сначала он заболел и надолго лег в больницу. Потом поехал в санаторий, где провел полгода в окружении очаровательных, но недоступных сестричек, которые предпочитали умному, но бедному Черных глупых, но богатых «качков». «Качки» не болели ничем, тем более связанным со спинным мозгом, по которому специализировался санаторий, им просто надо было где-то отсидеться после неудачной «стрелки» или плохо прошедшей «разборки». Отлежавшись, отсидевшись и оттрахавшись две или три недели, они исчезали, и на смену прежним «качкам» приезжали другие, ничуть не лучше и не хуже предыдущих. Они также отнимали все время у младшего медицинского персонала, оставляя аспиранта, заведующего лабораторией и потенциального Нобелевского лауреата Женю Черных в одиночестве страдать по ночам.