Закончив завтрак, я позвонил в колокольчик, чтобы Молли унесла посуду, а сам скрылся в спальне, подальше от соблазна. Сейчас мне нужно было делами заниматься, а не нервничать, глядя на соблазнительную рыжую ирландку.
Усевшись на кровать, я посмотрел на телефон и, вздохнув, снял трубку.
Набрав номер, я услышал несколько гудков, затем раздался щелчок, и знакомый голос произнес по-испански короткую фразу.
Наверное, что-нибудь типа «я вас слушаю».
– Приветствую вас, уважаемый дон Хуан, – вежливо, но без особой радости сказал я.
– А, Майкл, – Гарсиа перешел на английский, – я уже давно жду вашего звонка. Да и от Кончиты нет никаких известий, а уж она могла бы прочирикать пару слов старому дону.
– Вот как раз по поводу Кончиты я вам и звоню, – сказал я и сделал небольшую паузу.
– А в чем дело? – поинтересовался Гарсиа. – Она опять что-нибудь натворила?
– Нет, дон Хуан, не натворила. И теперь уже не натворит ничего и никогда.
– Вот как… – похоже было, что Гарсиа понял меня с полуслова, – рассказывайте. Я слушаю.
– Шестнадцать дней назад, – заговорил я ровным голосом, – в Гамбурге, в гостинице «Альте Дойчланд», кто-то проткнул ее стилетом. Я как раз вернулся из города и, войдя в спальню, увидел, что она лежит на постели, а из ее груди торчит стилет вроде того, который вы мне показывали. Дело было сделано и исправить уже нельзя было ничего. Я не был зарегистрирован как жилец, поэтому просто уничтожил все свои отпечатки пальцев и ушел. Как вы понимаете, светиться мне было ни к чему. Что было дальше – не знаю. Надеюсь, после всех полицейских процедур ее похоронили по-человечески.
Выслушав мой доклад, а я говорил без всяких эмоций, в деловом стиле, Гарсиа надолго замолчал, и я, тактично не прерывая его молчания, слушал в трубке его спокойное дыхание.
Понятное дело, я не стал говорить ему о маргаритке, которую Рита нарисовала на стене помадой. Незачем ему знать такие подробности. Кто знает, может быть он тоже догадается, что к чему, ведь дураки не становятся наркоимператорами. Даже наверняка догадается. Так что – молчание и еще раз молчание.
– Вы сделали то, зачем поехали в Европу? – спросил наконец Гарсиа.
Спокойно так спросил, будто я рассказал ему не о смерти молодой красивой девушки, которая наверняка была его любовницей, а о сломавшейся расческе…
– Да, конечно, – так же спокойно ответил я, – поправил свое финансовое положение, позаботился о внешности, причем очень удачно, ну, и… в общем, Кончита успела сделать мне документы.
Гарсиа помолчал еще немного и сказал:
– Хорошо. Когда мне ждать вас?
– Наверное, я закончу свои дела дня через три, – ответил я.
– Тогда через три дня я жду вас в Эль Пасо, – сказал Гарсиа и повесил трубку.
Ишь, какой деловой, недовольно подумал я, даже не соизволил попрощаться.
Ладно, хрен с ним, сейчас не время самолюбие расчесывать.
Положив трубку на аппарат, я вышел в гостиную и увидел, что на столе стоит высокий узкий кофейник, и из его белого фарфорового носика медленно поднимается тонкая струйка пара.
Молли…
Вздохнув, я налил себе чашечку бразильского кофе и, подойдя к окну, задумчиво уставился во двор.
И что это меня так тянет выглядывать из этого окна?
Наверное потому, что и этот дом, и этот двор со стоящим в нем тополем и молодой мамашей, которая, наклонившись над коляской, поправляла там что-то, сильно напоминал мне мою питерскую родину.
Я давно не был дома и уже начал скучать по своему Городу, по его улицам, домам, по тому бардаку, который царил повсюду, в общем – ностальгия прихватила.
Но я знал, что это дурацкое чувство проходит на следующий же день после того, как ты спустишься по пулковскому трапу. Будто и не уезжал никуда. Будто и не скучал в далеких землях по тем местам, которые с детства стали частью тебя самого…
Выходишь на улицу и видишь те же, что и раньше, опухшие рожи алкашей, которые топчутся рядом с ларьками, те же озлобленные лица обворованных работяг и пенсионеров, те же раскормленные морды гаишников, высматривающих добычу…
Те же отморозки на «зубилах» с черными стеклами, те же крутые с виду папики на корейских джипах, бандиты в «Мерседесах», безголовая мелюзга в спущенных штанах, старшеклассницы, давно познавшие все прелести постельного беспредела…
Если не знать обо всех этих тонкостях российской жизни, то Город наш весьма прекрасен, небо очень даже голубое, да и Нева течет, как раньше, при Петре Первом.
И Пушкин тут гулял, и Достоевские всякие с Аверченками…
В общем – хороший Город.
Только почему-то все время хочется из него уехать.
А уедешь – тянет обратно.
Это вроде как если бы твоя любимая женщина оказалась шлюхой. И ты то бросаешь ее, то возвращаешься к ней, любя и ненавидя, и никак не можешь порвать с ней, потому что если не обращать внимания на ее паскудные привычки – она прекрасна. А если закрыть глаза на то, что она прекрасна, то выходит, что она распоследняя тварь. И ей бы нужно все зубы выбить вместо того, чтобы признаваться в любви, потому что через час после того, как ты с ней расстанешься, она уже раздвинет ноги под кем-нибудь другим и будет, задыхаясь, шептать ему те же слова, которые шептала тебе, а ты наивно думал, что они предназначены только для твоих ушей…
Так почему же меня так тянет к этой каменной шлюхе?
Я усмехнулся и, допив кофе, поставил чашку на подоконник.
Посмотрел на часы и увидел, что уже половина двенадцатого. Пора ехать в Центральный Парк. Через полчаса я должен встретиться там с этим самым Генри Смитом. Он будет сидеть на скамье около фонтана «Ангел вод», и на груди у него будет значок с надписью «если ты такой умный, то где же твои денежки?»
Прямо шпионаж какой-то! Будто мы с этим Смитом будем не о камушках болтать, а подрывными микропленками обмениваться.
Генри Смит… Генри Смит…
Какая-то мысль вертелась в моей голове, но поймать ее было так же трудно, как поднять с пола скользкую вишневую косточку.
* * *
Знахарь поставил «Порш» на платную стоянку около Центрального Парка и, по привычке оглядевшись, пошел по аллее, которая должна была вывести его к фонтану с фигурой крылатого парня с непонятной гитарой в левой руке.
До встречи оставалось еще десять минут, поэтому он шел по аллее не торопясь, с интересом поглядывая по сторонам и пытаясь найти хоть какое-то различие между американцами, предававшимися радостному безделью на просторах Центрального Парка, и посетителями ЦПКиО имени Сергея Мироныча Кирова, находившегося в восьми тысячах километров отсюда.