* * *
К моему удивлению, выступление Господина Головы показали по всем каналам телевидения, во всяком случае, в Германии. Странно было видеть на каждом канале человека, который изображал меня, очень странно…
Комментариев никаких не последовало, во всяком случае – пока. Сергачев, сидевший вместе с Пашей в моем номере, реакции СМИ не ждал. Для него, да и для меня важнее была реакция врага и, как выяснилось, долго ждать не пришлось.
Светлана же сказала:
– Смотри, на тебя похож.
После чего забралась ладонью под мою рубашку и начала трогать пальцем маленькие шрамы, оставшиеся от афганских осколков. Было щекотно и приятно, но отвлекало от серьезных мыслей.
Потом она еще раз обратила внимание на экран, спросила:
– Господин Голова – это ты?
– Да, – ответил я, потому что получалось именно так.
– Ну, и хорошо, – неожиданно решила Светлана и снова принялась за осколочные отметины.
После чего мы снова пили кофе, Сергачев недовольно косился на Светлану, не решаясь отправить ее домой, но и говорить при ней тоже не решаясь.
Тишину прервал я:
– Петр Петрович, а кто такой был Бруно Вальтер? Говорят, знаменитый какой-то немец, а чем он знаменит, я не знаю. Может, это он пистолет вальтер изобрел?
– А что такое? – неожиданно забеспокоился Сергачев. – Ты где про Бруно Вальтера слышал?
– А черт его знает, – пытаясь быть искренним, ответил я, – услышал где-то. Это не ему памятник в скверике стоит?
– Нет, не ему. – Сергачева мой вопрос явно встревожил. – Не вспомнишь, где про Бруно Вальтера слышал?
– Нет, не вспомню, – твердо ответил я.
– Ну и ладно, – Петр Петрович почесал лысину, немного успокоился, но конфетку брать не стал. – Бруно Вальтер – это дирижер был такой, говорят – великий. Умер он уже давно, лет пятьдесят назад. А пистолет придумал Карл Вальтер, сейчас его фирма в городе Ульм находится, можно съездить как-нибудь, посмотреть, там музей есть.
Сергачев все-таки взял леденец и прежде, чем бросить его в рот, спросил:
– Точно не помнишь, где про Бруно Вальтера слышал?
– Точно не помню, – заверил я его, – точнее некуда! – А что дальше будем делать, Петр Петрович? – решил сменить я тему.
Сергачев пожал плечами, чмокнул леденцом:
– Лешенька, это – как шахматы, сейчас не наш ход.
– Но домашние заготовки у вас есть?
– Полно, – ответил он, и я ему поверил.
Может быть, потому, что больше ничего не оставалось.
Петр Петрович Сергачев был, в общем-то, неплохим человеком. Не из тех людей, про которых так и говорят – в общем-то, он человек неплохой, но…
Никакого особого «но» про Сергачева сказать было нельзя.
До поры, до времени все в его жизни было обыкновенно, своевременно и правильно. В должное время, не раньше и не позже, пошел он учиться в школу. Школа была самой обычной, без приставки «спец», – означающей, что в школе учатся либо особо умные, либо особо глупые дети.
Петенька Сергачев был обычным ребенком и пошел в обычную школу. В нужное время, вместе со всеми, он вступил в октябрята, чуть позже – в пионеры, еще через пару лет стал комсомольцем. Хотя все его школьные годы, которые принято считать счастливыми и чудесными, совпали с великой войной, это мало отразилось на его жизни. Отчасти потому, что он жил тогда в древнем городе Бухаре, который находился очень далеко от линии фронта и не испытал на себе ни разрушительных бомбардировок, ни артналетов. Но немалую роль сыграло и то, что его отец, Петр Шлихтер, занимал очень большой пост в городском управлении НКВД, а мама, Вера Николаевна Сергачева, работала там же простой машинисткой.
Они жили просто и скромно, как и должна жить семья большого начальника в тяжелые для страны дни, поэтому, хотя зернистая и паюсная икра на их столе не переводилась, вкус белужьей икры алмаст он узнал только в пятидесятом году, когда приехал на учебу в Москву, где и узнал, сколь многих радостей детства и, особенно, отрочества он был лишен в провинциальной Бухаре.
В 1950 году он окончил среднюю школу номер девять города Бухары со скромной серебряной медалью и по рекомендации отца, ставшего после войны самым большим начальником НКВД города, поехал в Москву, чтобы поступить в престижный институт МГИМО. К этому времени Петр Сергачев свободно владел узбекским, фарси и арабским, потому что все эти языки были в ходу в многонациональной разноязыкой Бухаре. Говорил он также и по-немецки, потому что немецкий язык был родным языком его отца, приехавшего в Россию после поражения Баварской республики.
Отец Сергачева, Питер Шлихтер, близко знал знаменитую Розу Люксембург и великую Клару Цеткин, был он также знаком со всеми вождями немецких социал-демократов и коммунистов, но уже не так близко, по причине врожденной тяги к женскому полу и естественного отвращения к полу мужскому. А с Карлом Либкнехтом он даже дрался на дуэли из-за красавицы Розы Люксембург.
Крах Баварской республики привел его в дружеские объятия Третьего Интернационала, а также товарищей Ленина и Дзержинского. Злопыхатели говорили о романе немецкого коммуниста с товарищем Инессой Арманд, но это, скорее всего, были только сплетни людей, неслучайно оказавшихся чуть позже врагами народа.
Когда Гитлер сотоварищи пришел к власти в Германии, Питер Шлихтер попросил партию направить его на работу в Среднюю Азию, где еще далеко не был решен вопрос с басмачеством и коллективизацией. А несознательные бедняки-дехкане настойчиво тянулись не к советской власти, а в грязные лапы мусульманского духовенства, баев, беков и недобитых последышей эмира бухарского, которому оружием и деньгами активно помогал собака-Чемберлен.
Партия пошла навстречу просьбе товарища Шлихтера и отправила его на сложный и ответственный участок работы, в Среднюю Азию, придав ему в помощь секретаря-стенографистку Верочку Сергачеву, бывшую, к тому же, опытным и проверенным сотрудником ВЧК.
Петр Шлихтер, как на русский манер стали называть его товарищи по партии и работе, разбил не только остатки басмаческих банд, но и сердце миловидной чекистки, за год до официальной свадьбы родившей ему сына Петра. Больше детей у образцовой чекистской пары не было. Скорее всего оттого, что товарищ Шлихтер очень много сил отдавал борьбе за торжество мирового коммунизма, а вовсе не из-за того, что, как говорили бесследно сгинувшие в тридцать седьмом году завистники, обрусевший немец излишне увлекался раскрепощенными женщинами Востока, многие из которых вместе с чадрой отбросили в сторону и стыд.
До середины тридцатых годов по Бухаре ходили настойчивые слухи о потаенном подвале в здании ГубЧК. Враги советской власти и лично товарища Шлихтера говорили о том, что подвал этот был обустроен в лучших традициях турецких сералей и там в комфортабельных условиях содержалась самая молодая и привлекательная часть эмирского гарема, а также наиболее развитые физически девочки из бухарских школ.