Мимо прошла компания малолеток, шумно, под звон бутылок, девичий смех и бесконечный мат. Чего Леха не понимал — это бессмысленного мата. Он помнил, как орали, врываясь на броне в душманский кишлак, поливая все вокруг раскаленным свинцом, тогда матерное слово было вроде оружия. Весь человек по имени Кастет был в бою, руки, держащие автомат, ноги, несущие тело вперед, готовые вышибить дверь, свалить врага, упасть, чтобы уберечь тело и голову от пули или снаряда, рот, орущий бессмысленные, непонятные и оттого особенно страшные для «духов» слова.
Он помнил, как матерились над телом убитого товарища, тогда мат был — как слезы — необходим. Или на ринге, чувствуя, что соперник надломлен, бросаясь в последнюю атаку, орал ему в лицо, добивая не только кулаком, но и словом.
А вот чему материться на тихом ночном бульваре, этого Леха не понимал.
Кастет полез за очередной сигаретой, выкинул опустевшую пачку. Что же делать, снять на ночь какую-нибудь чувиху, хоть из тех же малолеток, что столпились у фонтана, тискаются, пьют пиво, целуются. Девчонок там явно перебор, да вряд ли хоть у одной есть свободная квартира, где можно нормально выспаться. Поехать к Наташке? Нельзя, она каким-т-о боком замазана в этой истории с квартирой, да и Серега провел у нее ночь, после чего исчез…
Светка-училка — вдруг вспомнил он.
Пошарил по карманам куртки, нашел в нагрудном сложенную вчетверо бумажку, под фонарем прочитал телефон и адрес.
Отыскал телефон, работающий от денег, а не таксофонных карт — где же ее, карту, ночью купишь, набрал, без особой надежды, номер. Трубку подняли сразу, женский голос, не сонный, бодрый, ответил:
— Слушаю!
Кирей сидел в кабинете своей виллы на Каменном осторове, совсем недалеко от того места, где разворачивались главные события этого дня.
Тихо, еле слышно постучав, вошел Сергачев. Маленький, пухленький, лысоголовый, в старомодных очках с толстыми стеклами, он напоминал какого-то сказочного персонажа — эльфа, гнома или Мумми-тролля. Глаза в стеклах очков казались непропорционально большими, с круглого, добродушного лица не сходила улыбка — смешной был человечек, право слово, смешной. Но — страшный… Не жестокостью своей, нет, он вовсе не был жесток, за свою немаленькую жизнь никого не обидел, ну разве что в молодости убил одного-двух, так молодой был, неопытный, да и служба спецназовская для того и устроена — людей убивать.
А потом — ни-ни! Пальцем никого не тронул, в том и сходился со Всеволодом Ивановичем Киреевым — вором в законе Киреем, не любил он силовых решений. Еще на казенной службе крепко усвоил это правило, от стариков, чуть ли не Дзержинского помнящих, перенял — пролитая кровь, особо — напрасно пролитая кровь, — брак в работе, а бракоделов на их, казенной службе не жаловали. А вот Петр Петрович дослужился до большой звезды на погонах и в отставку ушел как положено, с почетом, грамотами и ценными подарками от начальства и подчиненных. И вовремя ушел, до развала, учиненного «демократами», когда в самой важной службе страны такой раз-драй начался, что думать Петру Петровичу об этом до сих пор было больно… Ушли лучшие кадры, ушли! Кто — на пенсию, кто — в охранные структуры, что они представляют — многие догадываются, в общем — кто куда. А Петр Петрович Сергачев пошел, вот, служить к вору в законе Кирею, потому что Кирей — правильный человек, крови лишней не прольет, слабого не обидит, а сильного — на место поставит, ибо сказано в Писании — достоин бо есть делатель мзды своей.
Сам пришел к Кирею, не в особняк этот на Каменном острове, особняк уже при нем, Сергачеве, появился, а в небольшую по нынешним меркам квартиру на улице Воинова, с видом на Таврический сад, сделанную по неведомому тогда «евроре-монту». Скромно посидел в гостиной, ожидая, пока о нем доложат и проверят, кто таков, после чего был принят и имел долгую беседу. Результатом этой беседы было возникновение странной должности — «начальник службы безопасности» со странным «окладом жалованья», как называл свое денежное довольствие Сергачев. О размерах «оклада жалованья» знали трое — Кирей, главный бухгалтер «фирмы» (опять-таки сергачевское определение) и сам Сергачев.
Надо сказать, что главбух, узнав о сумме, назначаемой в месяц к выплате новичку и размерах бонуса, единовременно выплаченного в качестве подъемных, впал в некое подобие комы и пребывал в ней довольно долго, несмотря на наливаемый коньяк и легкое похлопывание по щекам. Придя в себя и выходя уже из комнаты, он несколько раз обернулся, пытаясь усмотреть в большеглазом, круглолицем толстячке что-то необыкновенное, достойное Таких Денег.
Постучал Сергачев в киреевский кабинет и вошел тихонечко, бочком, дверь за собой притворил неслышно.
— Добрый день, Всеволод Иванович!
— Здравствуй, Петр Петрович, порадуешь чем-нибудь? — радостных известий Киреев явно не ждал.
— Порадую, Всеволод Иванович, порадую, — Сергачев с удобством разместился в огромном для него кресле, пошевелился немного, чтобы телу стало еще приятнее, и продолжил: — Квартирка эта, откуда сейф ломанули, — нашего знакомца квартирка, Костюков его фамилия, служил он у нас в «Скипетре», а когда уходить задумал, вы с ним, с Костюковым то есть, встречаться изволили, в гостинице «Пулковской», ежели надобно — дату и время могу подсказать.
— Не надо, Петрович, помню. Фамилию не помню, а человека этого — помню, — Кирей на секунду задумался, — не мог он этого сделать, не такой человек!
— Так я ж и не говорю, что это он, — Сергачев будто обрадовался чему-то, — я говорю, что квартирка его. А сам он в это время в поездке был, в Москву ездил. В квартирке же евоной два человечка были, думаю так — друзья его. Одного мы уже знаем.
Сергачев достал из невесть откуда взявшейся папочки листочек бумаги, на стол Кирею положил, пальчиком легонечко подтолкнул.
— Человек этот, Ладыгин его фамилия, хороший человек, положительный, доктор. Ни к чему доктору Ладыгину сейфы вскрывать, да и не умеет он этого. Второго человечка не знаем пока, но… — Сергачев поднял вверх розовый палец, — но догадываемся. И работаем, догадки эти проверяючи. Вот так. Это факты. А мысли мои по этому поводу такие…
Петр Петрович замер, будто ожидая — интересны его мысли Кирею или нет.
— Покурю я, Петрович, у форточки тут покурю, чтоб тебе не мешало, — сказал Кирей и вылез из-за стола.
Подойдя к окну, он привычно зыркнул на двор, сторожко так ощупал округу глазами и только после этого открыл форточку и закурил, стараясь, чтобы дым уходил на улицу. Ни с кем и никогда, даже в ранней своей хулиганской юности не вел себя Всеволод Киреев так, как поставил себя по отношению к Сергачеву.
Уважал он Петровича, как никого уважал.
Разное было у Кирея с людьми, бывало — боялся кого, особенно по первости, тогда старался быть от того подальше. Бывало — уважал. По-своему, по-воровски. Старых воров уважал, за опыт, за сметку, удаль какую-то, молодечество, не на наглости основанные, а на уверенности в себе. Работяг уважал, мастеровых, заумелие, сноровку, ловкость в работе…