Летели щепки, воняло тухлой пороховой гарью, изнутри еще раз стрекотнул автомат, совсем коротко — и затих. Но они еще какое-то время решетили подлестничное пространство, невеликое, всего-то метр на два, стараясь пройтись по всем уголкам тайника. В довершение полковник, запрыгнув на ступеньку и сменив проворно магазин, прошелся длинной очередью по тайнику сверху, безбожно дырявя ступеньки.

И настала тишина. В горле першило от пороховой гари, но приходилось этим пренебречь, и Доронин, подхватив лом, уже без всякой опаски принялся выламывать доску за доской. Уцелеть внутри после подобной обработки мог разве что колдун, каковых до сих пор в бандформированиях как-то не попадалось.

Слышно стало, как на первом этаже тихонечко, с подвываниями причитают женщины, а на улице заливается ожесточенным лаем Ушастый. Доски отлетели, Доронин посветил туда фонарем, удовлетворенно хмыкнул, скрючился в три погибели и принялся головой вперед вытаскивать из-под лестницы постояльца. За ним волочился автомат — ремень запутался вокруг запястья.

Воспользовавшись краткой передышкой, полковник заглянул в комнату, где обнаружил в общем не внушавшее тревоги зрелище: опер сидел на табурете, скорчившись и шипя сквозь зубы от боли, а Уланов ловко бинтовал ему руку.

Судя по лицам обоих, особых трагедий ждать не следовало.

— Что там? — спросил полковник.

— Да так, — сказал Уланов, вывязывая узел. — Средний палец орлу пулей отсекло начисто — и только. Не переживай, Витек, будешь в столице девкам хвастать, как тебе пальчик злобный душман откусил…

— …птыть! — сдавленно прокряхтел раненый.

— Вот я и говорю, — ухмыльнулся Уланов. — Почетное ранение.

Все здесь было в порядке.

«Если разобраться, — мельком подумал полковник, прикрывая за собой дверь, — это как раз и есть форменное невезение. Когда все целы-невредимы, а одному одной-единственной пулей отрывает палец. Именно что невезение…»

Обитатель тайника смирнехонько лежал на полу лицом вверх — правда, «лицом» эту часть тела теперь можно было именовать с большой натяжкой, чьи-то пули припечатали так, что провести опознание по фейсу, пожалуй, не представляется возможным.

— Посмотрите лапу, — сказал полковник, присаживаясь на корточки.

Его поняли прекрасно: многие из тех, кто числился в розыске, обладали приметами, не позволявшими их перепутать или не опознать. Кончиком ножа Доронин моментально распорол левый рукав полосатой рубашки, без малейшей брезгливости стряхнул лоскуты. Чуть пониже плеча обнаружилась мастерская наколка: купол какой-то мечети, обрамленный затейливым восточным узором, арабская вязь…

— Камаль, — убежденно обронил Доронин.

— Камаль, — кивнул полковник. — Посмотрите-ка там, живенько…

Внутреннее пространство под лестницей осветили — ага, толстенная полевая сумка, туго набитая, пластиковый пакет, в котором шуршат бумаги. Покойный был, если можно так выразиться, скорее штабистом, чем диверсантом, а потому держал при себе немало интересных бумаг. Жаль, что не удалось сграбастать живым — поди возьми в таких условиях, — но камалевский архив сам по себе вещь интересная.

Рахманин вышел во двор, еще издали махнул рукой:

— Упакуйте болезного!

Лямин с превеликой охотой отцепил с пояса наручники и подтолкнул хозяина в спину:

— Руки назад!

Тот подчинился, но глазами сверкнул уже с неприкрытой враждебностью, процедил:

— Кишки б вам на забор…

— Ничего, — сказал полковник почти весело. — Ты у меня еще петь будешь как птичка соловей, длинно и старательно… Леха, вызывай штаб и докладывай все как есть.

За несколько дней перед этим Лермонтов с кем-то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина от «белого человека», звали ее Александра Филипповна, почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей-то неудачной остроты, сопоставившей ее с Александром, сыном Филиппа Македонского. Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей уже ни о чем просить не станешь». Лермонтов этому очень смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки. «Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят», — говорил он. Но когда неожиданно пришел приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание. Грустное настроение стало еще заметнее, когда после прощального ужина Лермонтов уронил кольцо, взятое у Соф. Ник. Карамзиной, и, несмотря на поиски всего общества, из которого многие слышали, как оно катилось по паркету, его найти не удалось.

П. А. Висковатов

Глава 8
Ночные встречи

Никаких хитрых маневров вертолет не выполнял, местность была несложная. А опасаться обстрела с земли вроде бы не приходилось, Абу-Нидаль до сих пор старательно соблюдал первейшее волчье правило: поблизости от логова кровушку не цедить, вообще не светиться.

«А мы-то еще удивлялись, — подумал полковник Рахманин, — отчего тут давненько стоит благолепие и мирная тишина, километров на двадцать в округе ни одна вражина не проявилась, вообще не показывалась, не говоря уж о вооруженном хамстве. Дело-то, оказывается, в том, что у Абу-Нидаля здесь лежка старая, проверенная, надежная…»

Вертолет гасил скорость. Полковник приник к иллюминатору. Село большое, вольготно раскинувшееся, отнюдь не бедное, даже с высоты можно рассмотреть, что дома добротные, как на подбор, там и сям разноцветные крыши машин проглядывают, взрослые особенного внимания на приближающийся винтокрыл не обращают, а вот детишки и подростки, отсюда видно, немаленькой стайкой сбегаются к околице…

А метрах в ста от околицы, в чистом поле — располага ОМОНа. Полдюжины палаток в два аккуратных рядочка, длинная, старательно обустроенная кухня — дощатый стол и лавки под брезентовым навесом на добротно вкопанных столбах — и одинокий балок, резиденция командира. БТР предусмотрительно, из здоровой бдительности, развернут носом и пулеметной башенкой к деревне. В лучах заходящего солнца кое-где поблескивают стальные проволочки «путанки», широким кольцом окружившей лагерь.

Часовой, конечно, остался на своем месте, у брони, торчал бдительно с автоматом на плече, а весь наличный состав уже беспорядочной толпой чесал к тому месту, где должен был приземлиться вертолет: десятка три здоровенных лбов в тельняшках и милицейском камуфляже. Видно было, как они машут руками, подпрыгивают и, судя по мимике, издают приветственные вопли. Их хорошо проинструктировали, ребята все до одного битые и хваткие, видавшие виды, так что играют убедительно, никаких промашек быть не должно.