— Как благородно с твоей стороны отказаться от богатства и предпочесть свой собственный путь, по своей воле, а не по принуждению, — бросил Никос и с наслаждением заметил, как она побледнела; о его взгляд можно было порезаться, во всяком случае, он на это надеялся. — Отчаявшиеся жители трущоб, в которых я вырос, приветствовали бы твое решение, я уверен, если бы могли позволить себе такую жизнь, как у тебя.
Она покраснела, но больше никак не отреагировала, глядя на него спокойно, словно совсем не боялась, хотя он был уверен в обратном.
— Хотя сейчас твоя жизнь далеко не так безоблачна, — мягко сказал он, поощряя ее продолжать противостояние, — раз ты здесь как моя любовница, возлагающая такие надежды на мою щедрость. Очарование честной жизни растаяло, Тристанна? Ты вспомнила, что не обязательно работать, чтобы хорошо жить?
— Что-то в этом роде, — огрызнулась она.
Она опустила взгляд, и он убедил себя, что удовлетворен, потому что именно так все и должно быть между ними, не важно, как сильно он хочет ее и как планирует реализовать свою страсть. Ей нужны были только деньги, он был уверен в этом.
На следующий день Тристанна все еще не оправилась от этого разговора, хотя яхта была уже в двух сотнях миль к юго-востоку, во Флоренции. Она почти не спала ночью, беспокойно ворочаясь на огромной кровати, чувствуя себя тем несчастнее, чем ближе подбиралось утро. Похоже, часть ее надеялась, что Никос придет к ней и потребует от нее всего, на что, как он полагал, имеет право. В конце концов, она напросилась к нему в любовницы, и он ясно дал понять, что она должна выполнять свои обязанности по первому требованию, и убедила себя в том, что презирает его за это. И из-за этого презрения она, без сомнения, никак не могла успокоиться.
А может быть, она просто была взбудоражена тем, что он сказал ей и — больше того — что она почувствовала? Она не переставала задаваться вопросом, почему вообще появились какие-то чувства, почему ее волнует, что он думает о ней, он, который был только уловкой, чтобы заставить Питера сделать, как хочет она.
Она забылась беспокойной дремотой под утро, от которой не хотелось просыпаться и выходить к завтраку, который подавался в половине десятого, но все равно проснулась. Долго стояла под горячим душем, пытаясь смыть смертельную усталость. Никос едва взглянул на нее, когда она присоединилась к нему.
— Будь готова через полчаса, — сказал он, не отрываясь от электронного планшета. — Нам надо быть во Флоренции.
— Во Флоренции? Я думала, мы плывем в Грецию.
Она окинула взглядом стол, ломившийся от великолепной еды, которая почему-то совершенно не вызывала аппетит. Он наконец посмотрел на нее.
— Будь готова, — сказал он тоном, не допускающим возражений, — через полчаса.
В знак протеста она потратила на сборы сорок минут, но он не обратил на это никакого внимания. Он сделал несколько звонков, отдавая сердитые приказы по-гречески, пока они взбирались на холм, возвышавшийся над площадью, где вчера она так малодушно выдала себя.
Никос помог ей сесть в сияющую черную спортивную машину и не сказал ни слова, пока они ехали. Он вел машину так же, как делал все остальное — решительно и не обращая внимания на окружающих. Она смотрела в окно, любуясь морем, сверкавшим в утреннем свете, когда они ехали вдоль побережья, и ей хотелось оказаться как можно дальше от мрачного человека, сидевшего рядом с ней. Она не заметила, как заснула, а когда проснулась, они были уже в центре Флоренции.
Город представлял собой путаницу красно-коричневых крыш и узких средневековых улочек. Холмы Тосканы зеленели вдали, а Арно несла свои загадочные воды сквозь город. И все-таки все казалось далеким и нереальным, и Тристанна поняла, что дело в Никосе. Он был как источник тока, излучающий жар и мощь, и даже жемчужина итальянского Возрождения блекла, когда он был рядом. Она, должно быть, все еще спит, подумала Тристанна, когда машина с низким рокотом свернула. Пора просыпаться!
— Долго я спала? — слишком громко спросила она.
Неужели она правда уснула в его присутствии? Только бессонная ночь и крайнее утомление могли заставить ее так неосторожно опустить щиты. Ее руки взлетели к волосам, словно приведение прически в порядок могло притушить внезапное острое смущение от того, что он видел ее такой беззащитной.
— Я давно перестал считать твои всхрапывания, — сухо ответил Никос. — Хотя они звучали довольно приятно.
Она посмотрела на него и увидела все ту же полуулыбку. Она не знала, как ее истолковать и почему она показалась ей мягкой, но знала, что любое проявление мягкости с его стороны чаще всего было лишь игрой света и тени.
— Я не храплю, — сказала она резче, чем планировала, прочистила горло и заставила себя расслабиться хотя бы внешне. — Как грубо.
— Как тебе угодно, — ответил он, скользнул по ней взглядом и снова уставился на дорогу. — Но еще грубее заснуть в чьем-то присутствии. Я огорчен тем, что кажусь тебе таким скучным.
Интуиция и самоубийственная потребность задеть его заставили ее улыбнуться ему, как кошка — миске со сливками. Наверно, она думала, что все еще спит.
— Бедный Никос, — протянула она с фальшивым сочувствием, — это, должно быть, ново для тебя. Уверена, что все твои знакомые женщины изо всех сил притворяются, что находят тебя таким притягательным, таким интересным, что не могут вздохнуть без твоего прямого разрешения.
Она сделала вид, что зевает, и вытянула ноги, показывая, что нисколько не заинтересована в нем. Машина остановилась, но она едва заметила это, потому что он повернулся к ней и в его глазах было что-то дикое и острое, что она не смогла распознать, зато ее тело прекрасно поняло, что это, и живо отреагировало.
— И снова я поражен, — чересчур мягко сказал он, — как мало ты знаешь о том, как ведут себя любовницы, Тристанна. Неужели ты думаешь, что твои предшественницы дразнили меня, насмехались?
В нее словно вселился какой-то демон, еще жарче разжигая беспокойство, боль и желание. Несмотря на угрозу в его голосе и взгляде, несмотря на то, как его рука обхватила ее за плечи, сковывая движения и напоминая о ее месте, она не могла отступить и извиниться. Она смело встретила его взгляд и подняла брови, как будто все шло так, как она задумала.
— А мне интересно, как быстро они надоедали тебе, — спросила она. — Такие покладистые, такие бесхребетные. Ты хотя бы помнишь их имена?
Что-то слишком примитивное для улыбки пробежало по его лицу. Его глаза приобрели цвет жидкого золота, как закатный луч на воде, и Тристанна забыла, как дышать.
— Я запомню твое, — пообещал он и кивнул куда-то за окно: там высилось древнее здание с огромной дверью. — Но сейчас у нас нет времени. Мы на месте.
Тристанна не могла определить, рада она или разочарована тем, что Никос оставил ее в холле огромной квартиры, занимавшей весь верхний этаж старого здания в древнем переулке в центре города. Тристанна не поняла, как близко к сердцу Флоренции находится, пока Никос не ушел и она не выглянула в окно во всю стену. Прямо напротив нее краснел мраморный купол собора Санта-Мария дель Фьоре; был полностью виден знаменитый Дуомо Брунеллески — казалось, что она могла коснуться его, протянув руку.