— Куда мы поедем? — по-детски спросила Вивьен.
Ее слабый голос только укрепил решимость Тристанны.
— Прямиком в Зальцбург, — зарычал у нее за спиной Питер, — иначе я раздавлю вас обеих, вы, паразиты! Вы слышите меня?
— Делай что должен, — равнодушно сказала Тристанна.
Она задохнулась, когда он схватил ее за руку и подтащил к себе, как делал много раз.
— Что ты задумала? — спросил он. — Вернуться к своей жалкой жизни в Канаде? От тебя никакой пользы, а она придает тебе вид трудоголика! Ты правда думаешь, что сумеешь прокормить вас обеих?
Тристанна услышала пораженный вскрик Вивьен, сосредоточилась на руке Питера и его холодных глазах и позволила гневу выйти наружу.
— Сомневаюсь, что у меня хотя бы наполовину такое богатое воображение, как у тебя, — бросила она и отдернула руку.
Он был сильнее ее, но не ожидал, что она станет сопротивляться, и от удивления разжал пальцы. Она прошла мимо него в гардеробную.
— Это, конечно, впечатляет, но мы оба знаем, что через месяц ты приползешь ко мне, — яростно пробормотал он, — и не надейся, что я буду так же щедр, как сейчас.
— Поверь мне, — бросила она через плечо; сарказм почти обжигал язык, — я прекрасно знаю границы твоей щедрости.
Он издевательски рассмеялся:
— Что, по-твоему, с тобой будет, Тристанна?
Она в последний раз обернулась, зная, что больше никогда не увидит Питера, и это знание заронило в пучину страха, боли и других неопределенных чувств, в которой она тонула, крошечное зерно надежды.
— Я выживу, — уверенно ответила она. — Но не благодаря тебе.
Ей нужно было только продолжать держаться на ногах.
Никос сидел в своем любимом баре в Афинах, потягивал самый дорогой ликер и пытался убедить себя, что он празднует. Празднование в таком духе продолжалось уже несколько недель, у него скоро должна была наступить передозировка счастьем. Газеты пестрели снимками с его несостоявшейся свадьбы, план по унижению Барбери удался на все сто. Он не преминул убедиться, что все инвесторы разорвали отношения с Питером Барбери и его империя стремительно рушилась. До конца года Питер станет банкротом.
Сначала Никос думал, что странное чувство, не отпускавшее его, было обычным откатом после долгой трудной кампании. Неудивительно, что он ощущал пустоту после достижения главной цели своей жизни, это было естественно. Глупо было искать какие-то дополнительные объяснения.
Так он уговаривал себя, мечась от одного дела к другому: сеть отелей на Дальнем Востоке, чистопородная беговая лошадь, на которую возлагали большие надежды, элитная гостиница на Французской Ривьере… Что угодно, что даст ему ощущение уверенности в своей новой доминирующей позиции. Что угодно, что раньше заставило бы его действительно праздновать успех, с самыми красивыми женщинами, самыми дорогими винами, в самых роскошных местах. Вместо этого он снова и снова обнаруживал себя в этом баре на отшибе, где когда-то работал, сервируя столы для актеров — завсегдатаев бара. Сегодня он покачивал стаканом виски и смотрел в пустоту, не в силах больше избегать правды.
Месть свершилась, все мечты осуществились, а ему было все равно. Он положил цветы на могилы отца и Алтеи и ничего не почувствовал. «Все бесцельно», — подумал он, глядя на надгробные камни человека, который никогда не заботился о нем, девушки, которая ненавидела его, и ребенка, которому так и не суждено было появиться на свет. Отец Никоса мог бы гордиться им сейчас. Он больше не чувствовал связи с семьей, за которую всю жизнь стремился отомстить, как будто сам обратился в камень.
Бармен снова наполнил его стакан, и он уставился в янтарную глубину. С пустотой он справился, отмахнувшись от нее, но он никогда бы не подумал, что придет следом. Он никогда бы не подумал, что Никосу Катракису может быть больно. Только так можно было описать жар в груди, тяжесть всего, что он потерял. Он не был болен, как он сначала подумал, ему просто было больно. Он не мог спать, становился все раздражительнее, и все, о чем он думал, — она. Он пытался представить, что она сделала в тот день, что почувствовала, как скоро смирилась с тем, что все это правда. Он истязал себя, представляя ее слезы или — еще хуже — ее стойкость, а потом воображал разные концовки того дня. Что, если бы он пришел? Что, если бы все-таки женился на ней? Что, если бы сейчас они лежали рядом и он вдыхал ее нежный запах? Что, если бы он поверил, что она любит его?
Никос обругал себя на всех языках, которые знал. Что он выиграл? Чего добился? Почему дело его жизни теперь казалось пустой тратой времени и сил? Тристанна была единственным существом, во взгляде которого, даже беглом, всегда была радость, и он пожертвовал ею ради людей, которые только и делали, что отвергали его. Она сказала, что любит его, и он ответил ей предательством. Он оказался тем самым мерзавцем, которым всю жизнь старался не быть; поклявшись никогда не уподобляться Питеру Барбери, он стал чем-то неизмеримо более ужасным. Питер, по крайней мере, порвал с Алтеей, глядя ей в глаза.
— Она этого не стоит, друг мой, — сказал бармен, выдергивая Никоса из мрачных размышлений.
Никос посмотрел на него, удивленный, что он заговорил с ним после недель молчания.
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
— Они никогда не стоят, — ответил бармен и пожал плечами. — Как это говорится? Ты не можешь жить с ними и не можешь жить без них. Каждый раз одно и то же.
Он пошел к другому концу стойки принимать заказы, а Никос застыл. Его словно озарил свет, и он наконец-то понял. Он не привык отказываться от вызова, даже если этот вызов породил он сам. У него было больше денег, чем он сможет потратить, дома во всех приглянувшихся ему городах. Он пришел ниоткуда и стал всем. Но все это не значило ничего без Тристанны. Он не мог жить без нее, он не хотел жить без нее. Он больше не мог выносить эту боль.
Идя к их с Вивьен домику, Тристанна не удивилась, когда рядом с ней затормозила черная машина и из нее вышел Никос, но и счастья не испытала. Она остановилась как вкопанная, когда он, как обычно, закрыл собой весь мир. Впитавший в себя все средиземноморское солнце, он смотрелся ослепительно на фоне серой от дождя ванкуверской улочки, хоть и был одет во все черное. Он не улыбался и вообще был куда мрачнее, чем в их последнюю встречу. Она сказала себе, что рада этому: она почти не знала его такого, а значит, с этим незнакомцем можно было не разговаривать. Он остановился рядом с ней.
— Ты ненавидишь меня?
Тристанна не поняла, что за чувство — гнев или скорбь — охватило ее.
— Вот так сразу? — бросила она. — Я даже приветствия не заслужила?
Она быстро пошла по улице, желая только уткнуться в подушку в своей комнате и сказать себе, что не страдает по человеку, который так с ней обошелся.
— Ты сказала правду? — Он без труда догнал ее, и это еще сильнее разозлило ее.