– У него телефон не отвечает.
– Ничего страшного, он наверняка сидит в процессе. Держи меня в курсе. Надо будет – я обязательно прилечу и заберу Витеньку. Честно говоря, у меня в голове не укладывается, что такое можно сделать…
– У меня тоже. Ладно, пап, спасибо. Я еще позвоню. Целуй своих.
Дав отбой, Лина опять позвонила Понизовскому. С тем же результатом. Она порылась в записной книжке. Где-то у нее был телефон его конторы… Время уже предвечернее, но наверняка там кто-нибудь еще есть. Найдя номер, Лина набрала его. В таких местах обязательно требуют представиться, и она представилась:
– Здравствуйте, это говорит Полонская Полина Владимировна. Могу я поговорить с Павлом Михайловичем Понизовским?
– Он в процессе. Когда освободится, не знаем. Не желаете ли обратиться к другому адвокату? Могу записать к Саркисяну или к Логинову… Вы по какому вопросу?
– Спасибо, не нужно.
И Лина повесила трубку.
Надо будет попозже перезвонить Понизовскому домой. Скоро уже за детьми в детский сад. Что за срочный документ дала ей Карина? Голова не соображает. Надо поговорить с Галюсей, предупредить ее. Или не надо? Галюся перепугается… Нет, поговорить надо обязательно. И в детском саду предупредить, чтоб никому не отдавали ребенка, никакому «папе»… Господи, неужели это возможно? Такой произвол? Такой гангстеризм?
Лина задавала себе эти вопросы и находила только один ответ: Влад способен на все. Как же она могла быть так слепа? Впрочем, этот вопрос, как она сама сказала, представлял чисто академический интерес. Была слепа, потому что влюбилась. Потому что ее время подошло. Созрела. Дожила до возраста Суламифи, будь он неладен. Надо поесть. Не хочется, но надо. Чтобы были силы.
Лина поела «через не могу». За обедом, осторожно подбирая слова, рассказала о встрече с Владом.
– Пора в детский сад.
– Тебе ж работать. Я сама съезжу. Ты не беспокойся, Линочка, я нашего Витю никому не отдам.
– А если он придет не один? – мрачно спросила Лина.
– А я Смирнова попрошу, он меня проводит.
* * *
У Галюси завелся поклонник. Однажды малолетний Витя (Митя был уже большой и таких штук больше не откалывал) ухитрился пописать на компьютерные разъемы и устроил в доме замыкание. Лина вызвала электрика из домоуправления. Раньше у них был другой электрик, дядя Коля. Он был сильно пьющий и работал за бутылку. В один нехороший день дядя Коля, как он сам выражался, «поймал белку». Только в тот раз скорее она его поймала. Откачать не смогли.
И вот появился в доме новый электрик. Лина видела его впервые. Пришел справный мужичок – крепкий, коренастый, трезвый, с деловыми ухватками. Он не только починил, вернее заменил разъемы, но и соорудил закрывающийся герметично пластиковый ящичек, чтобы никакому малолетнему вредителю было до них не добраться со своей мочой. Взял недорого, спросил, не надо ли еще чего починить.
Плохо действовал контакт выключателя в ванной – он заменил. Сказал, что он и по плотницкой части может. Увидел в детской надувной матрац на полу и предложил сколотить кровать на ножках, а то с полу подниматься тяжело. Лина с Галюсей отказались: мальчишки начнут лазить на кровать, а потом будут с нее падать, лучше потерпеть, подождать, пока они подрастут.
Нового электрика, представившегося Федором Ивановичем Смирновым, оставили пить чай. Он понравился обеим, а ему явно приглянулась Галюся. Как видел ее во дворе, сразу кидался поднести сумку или коляску. Через несколько недель пригласил в кино. Но разрешения пришел просить у Лины.
– Галя, – ужасно непривычно было называть Галюсю Галей! – взрослая женщина, почему вы меня спрашиваете? – удивилась Лина. – Она меня вырастила, это я у нее разрешения спрашивала.
– Ну вы же знаете, Полина Владимировна, без вас она не пойдет.
– То есть вы хотите и меня пригласить?
– Да нет же… Нет, если хотите, идемте с нами, – спохватился Смирнов, но Лина с улыбкой отказалась.
А главное, Галюся тоже отказалась.
Смирнов продолжал ухаживать и всякий раз просил разрешения у Лины. Она давала «добро», но Галюся неизменно отвечала «нет».
– Почему, Галюся? – осторожно расспрашивала ее Лина. – По-моему, он славный человек. Внимательный, добрый…
– Он замуж зовет. А как я пойду?
– А почему бы и нет? Я бы за тебя порадовалась…
– Ну что ты такое говоришь, Лина! Как же я тебя брошу? А мальчики как же?
– Галюся… – Лина заглянула в глаза своей верной няне. – Ты еще молодая женщина… Неужели тебе не хочется своим домом пожить? Может, ты еще родишь? А что, многие в сорок рожают.
– Я тебя не брошу, – упорно отвечала на это Галюся. – И детей не брошу.
– Ну, поскольку мы живем в одном доме, думаю, это не проблема.
Федору Ивановичу домоуправление выделило однокомнатную квартиру в полуподвальном этаже их дома. Правда, не в их подъезде, но какая разница?
Лина стала приглашать его в свободную минуту к ним домой, раз уж Галюся в кино не ходит. Его угощали ужином, потом Лина укладывала детей и обычно уходила в свою комнату поработать перед сном, а Галюся с Федором Ивановичем еще сидели на кухне, о чем-то степенно беседовали. Однажды Лина вышла к ним, уложив мальчиков, и услышала его страшную историю.
Федор Иванович долгие годы жил в Ташкенте, его родители поехали туда отстраивать город после землетрясения 1966 года, да так и осели там. Сына четырехлетнего к себе вывезли из-под Калуги. Он прижился, привык к ташкентской жаре, вырос, окончил Институт инженеров железнодорожного транспорта.
Там же, в Ташкенте, Федор Иванович и работу нашел, там и женился.
– Жена мне дочку родила, все было хорошо. Жена тоже русская, но и с узбеками мы мирно жили, ладили. Вот поверите – до девяносто первого года я слова дурного не слышал. В гости друг к другу ходили, плов варили, чай пили вместе. Как-то раз один мой сослуживец – вместе на вокзале работали, в инженерно-техническом отделе – стал плохо говорить про евреев. Так мой сосед Байрам Мамедов ему говорит: ты, говорит, дуряк, ты, говорит, ишяк… Это они так мягко выговаривают. Словом, застыдил совсем. У меня и среди бухарских евреев были знакомые – милейшие люди! Только они еще при советской власти все в Израиль уехали. А я…
Федор Иванович горестно задумался.
– Судьбы своей человек не знает, – продолжал он. – Распался Союз, и куда все подевалось? Прежние друзья волком глядят. Скольких русских из домов повыгоняли: вы нам тут не нужны! Самим жить негде! Я думал, все же продержимся, успокоится это море, но однажды стояли мы с женой на остановке, хотели сесть в автобус. Подошел автобус, все стали садиться, и мы тоже. А сами говорим между собой. Я узбекский знаю, но между собой-то, конечно, по-русски! Мы же русские! И получил я за этот разговор ногой, я извиняюсь, в морду от кого-то, кто впереди меня на ступеньку поднялся. Упал, весь в крови, жена в крик. Никто не подошел, не помог, не помню, как до дому добрались. Вот скажите, за что они нас так? Что мы им плохого сделали?