Вот папа с ней играет, делает вид, что хочет ее боднуть, и приговаривает:
— Баран, баран, баран — бум!
И они тихонько сталкиваются лбами. Вера смеется.
Вот Вера болеет, у нее воспаление среднего уха, осложнение после скарлатины. Она пытается нащупать у себя на затылке «среднее ухо»: оно же должно помещаться где-то посредине между правым и левым, так? Раз оно «среднее»? Но на затылке никакого «среднего уха» нет…
Было ли что-то еще? Да, наверное. Солнечный двор, весь в ажурных пятнах тени от листьев дикого винограда… Тугие виноградные кисти. Очень хочется попробовать, хотя папа не велел. Попробовала. Жуткая кислятина, оскомина во рту. Лучше никому не рассказывать.
Детский сад… Какой-то мальчик в клетчатой рубашке… Он ей нравится, а она ему — нет. Вот и все. Как же его звали-то, это первое Верино увлечение? Кажется, Сашей. А может, и не Сашей… У него коротко стриженные светлые волосы и большие голубые глаза. И вот эта ковбойка в зеленовато-серую клеточку почему-то застряла в памяти. И еще — чувство отверженности, стыда. Пожалуй, об этом тоже лучше никому не рассказывать.
Были еще какие-то бессвязные обрывки, совсем уж сумбур. Время закрыло от Веры первые годы жизни. А вот эта родительская ссора запомнилась ярко и связно. Да, в тот самый год все смотрели телевизор, потому что в Москве была Олимпиада. Вера помнит, как мама смотрела гимнастику, а папа — футбол. Тогда на телевидении и было-то всего два канала, но оба показывали Олимпиаду.
Из-за телевизора родители спорили, даже ругались, но не так страшно. Обоим хотелось смотреть большой цветной телевизор в столовой. Кончалось тем, что папа уходил ужинать к себе в кабинет, где стоял маленький черно-белый. Но самые жуткие ссоры вспыхивали из-за нее, Веры. И — иногда — из-за ее старшей сестры Лены.
— Почему моя дочь должна ходить в Лениных обносках? Я что, мало денег тебе даю?
— Ну не вынашивают дети одежду, вырастают! Нормальное платье, прекрасные туфельки. Пальтишко вот еще очень даже приличное. Все чистое, нигде не порвано. Неужели ж выбрасывать? Обойдется твоя принцесса! Еще спасибо скажет. Я Леночке все самое лучшее покупала!
— Вера ребенок. Ей нужны обновки.
— А я говорю, не барыня, обойдется. Она вполне прилично одета.
— Я ей сам что-нибудь куплю. Вот послезавтра придет в порт «Ленинский комсомол»…
— Вот и отлично. Я Леночке что-нибудь куплю. А Верка твоя обойдется. Мала еще наряжаться — ни рожи, ни задницы. И не спорь со мной! Видеть не могу это отродье!
— Папа, а что такое «отродье»?
— Это плохое слово, дочка. Никогда так не говори.
— А почему мама говорит?
— Забудь. Не думай об этом.
— Папочка, мне ничего не нужно. Не ссорься с ней. Не надо ходить на «Ленинский комсомол»…
Когда мама сердится, глаза у нее становятся как будто кусачие и говорит она кусачими злыми словами.
Мама сердится — мама вечно на нее сердится! — и заставляет Веру проворачивать фарш на котлеты. Вере восемь лет, она во втором классе. У нее нет сил проворачивать жилистое мясо через механическую мясорубку. Ручка то и дело застревает, Вера налегает на нее всем своим весом, но этого, увы, маловато.
— Сколько раз я тебе говорила! Развинти мясорубку, проверь, может, пленки намотались на нож.
Вера покорно разбирает на части мясорубку. Это тоже непросто: мясорубка свинчена крепкой маминой рукой. Но Вера справляется. Ну конечно, пленки намотались на нож. Вера очищает его, заново собирает мясорубку, и все начинается сначала.
Нет, все еще хуже, чем раньше. Вера отчаянным рывком проворачивает ручку, и плохо закрепленная мясорубка вместе с белой эмалированной миской, на дне которой виднеются первые комочки фарша, падает на пол.
— Смотри, что ты наделала! Вот и сиди теперь без ужина!
Мама дает Вере подзатыльник. Вера не плачет: привыкла. И тут в кухню входит папа.
— Не смей бить мою дочь!
— Ничего, папочка, мне не больно.
Папа обнимает ее, она крепко прижимается к нему.
— Почему Вера должна крутить эту проклятую мясорубку? Она еще маленькая, ей не под силу.
— Ничего, пусть привыкает. Должен же кто-то помочь мне по хозяйству! Я ей сколько раз говорила: тряпкой надо завинчивать!
— Иди, доченька, — говорит отец Вере. — Я сам тут разберусь.
Вера выходит из кухни, но ей прекрасно слышно продолжение спора.
— Почему Лена не может тебе помочь? Она же старше, она уже большая.
— Лорочке нужно заниматься. А Вера и так по всем предметам успевает.
К тринадцати годам Лена превратилась в Лору. Она считала, что это звучит клевее. Придумала целую парадигму: если Елена, значит, Элен. Значит, Элеонора. Значит, Нора. Значит, Лора. И новое имя прижилось, только папа по-прежнему упрямо называет Лору Леной.
— Я не позволю превращать мою дочь в прислугу.
— А меня можно превращать в прислугу? Я и так целыми днями кручусь, с ног падаю, света божьего не вижу!
— Ты могла бы попросить меня. И не смей ее бить. Ничего страшного не случилось.
Вера и сама видит, что ничего страшного не случилось. В миске было слишком мало фарша, на пол почти ничего не попало. Отец подбирает миску и мясорубку, Вера, следившая за происходящим сквозь приотворенную кухонную дверь, бросается подбирать и выкидывать в ведро то, что все-таки вывалилось на пол, вытирать следы влажной тряпкой.
— Ничего, доченька, я сам.
— Нет, папа, я тебе помогу.
У папы есть самодельный ножик, маленький, острый-преострый, оставшийся от дедушки. Этим ножиком папа очищает мясо от пленок и жил, вместе с Верой они дружно проворачивают фарш.
— Все, теперь твоя очередь, — говорит он маме. — Жарь котлеты.
Мама следит за ними злыми глазами.
Вера росла тихой, послушной девочкой, можно было даже сказать, забитой. В школе она сразу стала примерной ученицей. У нее очень рано проявились поразительные способности к математике. Уже в младших классах она с легкостью складывала, вычитала, умножала и делила в уме большие числа.
Однажды воскресным днем папа начал рассказывать ей, какие чудеса творил, еще учась в начальной школе, великий немецкий математик Карл Гаусс. Как-то раз учитель решил надолго занять класс трудной задачей и предложил ученикам рассчитать сумму всех чисел от одного до ста. Он думал, что они так и будут последовательно складывать единицу с двойкой, тройкой и так далее, но маленький Гаусс мгновенно сообразил, как решить задачу гораздо быстрее…
И вдруг, на глазах у потрясенного Василия Петровича, девятилетняя Вера, не дожидаясь конца рассказа, стремительно связала ту же логическую цепочку, что и Гаусс.