— Да ладно, мам, у нас в классе все ребята видели! Мы с Олежкой у него на видике посмотрели.
Значит, не дома, а у Оксаны. Вере этот фильм ужасно не нравился. Но что уж теперь делать? Поезд ушел.
— Там очень хорошая актриса играла, Метлицкая, — сказала она вслух. — Жаль, что она умерла такой молодой. Но тебе такие фильмы смотреть все-таки рано. Не торопись, — добавила Вера, предвосхищая дальнейшие возражения. — Все надо делать вовремя. А то ты как Онегин: «И жить торопится, и чувствовать спешит».
— А кто такой Онегин?
— Литературный персонаж. Мы с тобой про него годика через три почитаем, — пообещала Вера.
Чтобы не огорчать сына, она купила себе жемчужное ожерелье, сережки с перламутром и такое же колечко, а от бриллиантов все-таки отказалась. Нежный отсвет перламутра очень шел к ее бледной «лунной» красоте.
Иерусалим, решила Вера, — самый фантастический город на свете. Разбросанный на высоких холмах, он предстает недосягаемым фантомом, миражом. Вот уже вроде едешь по нему, а он все равно маячит где-то там, вдали, хотя и окружает тебя со всех сторон. В Иерусалиме почти нет многоэтажных зданий, хотя гид сказал, что практически все старые дома надстроены. Все равно, даже с надстройкой выходило этажа по три-четыре, не больше. Сложенные из местного розовато-бежевого камня дома казались Вере аккуратно нарезанными и чуть обжаренными сухариками, накрошенными по зеленым холмам для птиц небесных.
Когда подъехали к Стене Плача, выяснилось, что мужчины и женщины могут подойти к ней только порознь. Вера растерялась. Ей не хотелось отпускать сына одного. К счастью, они познакомились в автобусе с пожилой супружеской парой, эмигрантами из СССР, уехавшими в Америку еще в середине 70-х. Теперь они решили все-таки побывать в Святой земле. Ее звали Стеллой, его — Шломо. Типичные американские старички — сухощавые, подвижные, с фарфоровыми зубами и пергаментной кожей, оба в шортиках. Оба уже с заметным акцентом говорили по-русски, поминутно вставляя английские слова. Оба почему-то то и дело срывались в вопросительную интонацию даже там, где она не требовалась.
— Дай мне бэг? — попросила Стелла мужа.
Он снял с полки и передал ей легкий рюкзачок. Стелла извлекла оттуда тончайшее парео — на вид не больше носового платка, — развернула и обвязала себя по талии. В таком виде уже можно было идти к Стене Плача.
Шломо пообещал Вере, что присмотрит за Андрейкой, глаз с него не спустит, вернет маме в целости и сохранности.
При входе на площадь мужчинам раздавали бумажные ермолки, и Вера велела сыну тоже взять такую. Мальчик послушно нахлобучил смешную бумажную шапочку и вместе с Шломо отправился к Стене.
— А что надо делать? — спросил он.
— Вспомни, кого ты любишь? — посоветовал Шломо.
— Маму!
— Правильно, маму. А папу?
— Мой папа умер, — потупился мальчик, — я его совсем не знаю.
— А еще кого любишь?
— Бабушку, — принялся перечислять Андрейка, — Шайтана…
— Шайтана? Сатану?
— Это мой пес, — засмеялся Андрейка. — Он черный, вот мы его Шайтаном и назвали.
— Ладно, запишем Шайтана. А еще?
— Тетю Зину, — старательно припоминал Андрейка, стараясь никого не забыть, — дядю Илью и маленького Илью Ильича, Лёку, моих друзей — Олежку, Петю и Толика, и еще мне нравится одна девочка из класса…
Тут он смутился и замолчал.
— Вот и хорошо, — сказал Шломо, когда они подошли к Стене. — Можешь не говорить. Теперь всех их еще раз назови про себя и всем пожелай здоровья и счастья.
Вера тем временем пошла к Стене на женской половине.
— А бумаги и ручки у вас нет? — спросила ее Стелла.
Вера протянула ей блокнот и ручку, но, когда они подошли к Стене вплотную, Стелла со вздохом вернула и то, и другое, так ничего и не написав. То ли ее просьбы к богу были столь обширны, что не умещались на бумаге, то ли она просто не смогла их сформулировать.
Сама же Вера первым делом втиснула среди ноздреватых, отполированных бесчисленными прикосновениями камней обращенную к Всевышнему «шпору» Доры Израилевны. Это стоило ей немалых трудов и двух сломанных ногтей: все мыслимые и немыслимые трещинки, зазубринки, щелки примитивной древней кладки были забиты записками. Но Вера все-таки ухитрилась пристроить «шпору» так, чтобы она не падала.
Потом Вера вспомнила всех, кто был ей дорог, — Андрейку, Антонину Ильиничну, Зину, Илью, маленького Илью Ильича, Леокадию-Лёку, коллег по Вышке, Дору Израилевну и еще кое-кого из сослуживцев, даже вечно ворчливого Альтшулера и его безмозглую Веронику — и поблагодарила за них бога. Для всех попросила здоровья и исполнения заветных желаний.
Вот и все, на этом можно было и закончить. Но у нее само собой вырвалось еще одно имя: Коля. Неожиданная встреча месяц назад в ресторане «Прага» все это время не шла у нее из головы. Как он постарел! Куда девался веселый, заводной, уверенный в себе москвич, в которого она когда-то влюбилась? Озорные цыганские глаза потухли, не было больше подкупающей улыбки, лицо осунулось и помрачнело, в волнистых черных волосах уже заметно проступала седина. А ведь ему… Господи, да ему всего тридцать два! Вера попросила у бога удачи и для него.
Из музея Яд ва-Шем Вера и Андрейка вышли с побелевшими лицами. Вера крепко держала сына за руку. Стелла и Шломо так и не решились зайти внутрь, ждали их на лавочке в саду Праведников.
— Ну зачем было тащить туда ребенка? — спросила Стелла, сочувственно глядя на Андрейку.
— Там погибали дети младше его, — сухо ответила Вера. — Пусть знает.
— Мам, ну почему все так ужасно? — спросил он по дороге домой. — За что их так не любят?
— Потому что люди глупы и жестоки. Когда что-то в жизни не ладится, гораздо проще объяснить свои неудачи происками врагов, чем искать причины в себе. Когда евреев изгнали из Палестины, они стали для европейцев универсальным врагом. Им не давали владеть землей, их отовсюду гнали, всячески притесняли. Я хочу, чтоб ты понял, сынок: евреи такие, какими их сделали христиане. Христиане обращались с ними, как мачеха с Золушкой. Вот они и научились выживать.
— А почему… Вот у меня друзья — Петя Щухман и Толя Брук. Я за них бога просил у Стены Плача, как дядя Шломо научил. Но их же никто не притесняет?
— И слава богу. Но у нас в стране тоже много антисемитов. Это люди, которые не любят евреев и возводят на них всякую напраслину, — добавила Вера, не дожидаясь вопроса. — Среди евреев тоже попадаются всякие, но в большинстве своем это прекрасные люди. Мудрецы, философы… врачи, учителя, юристы… И банкиры. — Она улыбнулась при мысли о грозном Альтшулере.
В эту ночь Андрейка никак не мог заснуть.
— Тащи свое одеяло и подушку, — скомандовала Вера и уложила его на своей необъятной кровати.