– Хорошо бы, – прошептала Мэгги, пряча свое лицо в длинной, спутанной шерсти Брейнера. – Я была бы только рада, если бы он читал мне лекцию до обеда и никуда сегодня не уезжал…
Тедди перестал смеяться. Он понял, что Мэгги, так же как и он сам, очень беспокоится за отца и не хочет расставаться с ним ни на минуту. После смерти матери Тедди очень боялся за отца и хотел всегда быть с ним рядом. Мэгги, очевидно, чувствовала то же самое.
Они оба стали внимательно прислушиваться к доносившимся из холла голосам. Отец изо всех сил старался держаться доброжелательно, однако полицейские разговаривали с ним холодно и довольно недружелюбно. У них были все основания недолюбливать Джона, потому что на судебных процессах он никогда не церемонился с их коллегами, выступавшими в качестве свидетелей, и задавал им самые каверзные вопросы.
Мэгги подняла голову, и Тедди увидел, что глаза ее полны слез.
– Не переживай, Мэгги. Все будет хорошо, – сказал он, прижав сестру к себе.
Ее худенькое тельце вздрагивало. Прическа выглядела ужасно, как будто волосы были подстрижены маникюрными ножницами. Голова была грязная, давно не мытая. Девочка, оставшись без материнской заботы, стала запущенной и неухоженной, как и Брейнер, которому давно уже никто не расчесывал щеткой шерсть, распутывая ее и вычесывая застрявшие в ней сухие листья и водоросли, как это раньше каждый день делала их мать.
Тедди очень хотелось снова видеть свою сестру чистой, опрятной, аккуратно подстриженной, и он мечтал, чтобы от Мэгги пахло лавандой и лимоном – так же, как от их матери.
Когда полицейские снова прошли мимо открытой двери, Тедди еще сильнее прижал к себе плачущую Мэгги и зашептал ей на ухо:
– Не плачь, ладно? Ты ведь самая умная девочка на свете. Ты моя любимая, единственная сестренка.
Мэгги не выносила резких звуков. Она боялась сирены и полицейской рации, откуда доносились звуки, похожие на отчаянный писк мышей в мышеловке. Казалось, что в эту коробку, как в мышеловку, попали мышата и отчаянно хотят выбраться наружу, чтобы бежать домой, к своей маме.
Сами полицейские не вызывали у Мэгги чувства страха. По отношению к дочери Джона они вели себя дружелюбно. Улыбаясь, они поздоровались с ней, поинтересовались, как дела в школе. А, увидев на ней футболку, спросили, любит ли она играть в футбол и не собирается ли стать знаменитой футболисткой, вроде Миа Хэмм. Мэгги старалась отвечать вежливо и доброжелательно, но, конечно, не стала объяснять полицейским, что на ней футболка Тедди, и надеть ее в школу она решила для того, чтобы все время чувствовать присутствие брата.
Мэгги страдала, видя, как недоброжелательны к ее отцу полицейские, и думала, что если она будет вести себя с ними вежливо и приветливо, это поможет им понять, какой хороший человек ее отец. И как ему тяжело одному растить двоих детей. Однако все это совершенно не интересовало полицейских. Для них, как и для всех вокруг, ее отец был лишь адвокатом Грега Меррилла.
Мэгги все прекрасно понимала. Брат старался ограждать ее от слухов, но до нее они все равно доходили. После смерти матери она быстро повзрослела. Ей было одиннадцать лет, но она чувствовала себя так, как будто ей было двадцать. Она выглядела ребенком, но душа у нее уже была измученной и уставшей.
Чтобы избавить Тедди от забот о себе и дать ему возможность собраться в школу, Мэгги вышла на веранду. Отец сидел на стуле, и его голову осматривал фельдшер. Неслышно ступая, Мэгги подошла поближе. Она хотела удостовериться в том, что рана отца неглубокая и не опасна для жизни.
Ее мать погибла в результате автомобильной аварии. Автомобиль, которым управляла Тереза, сбил внезапно выбежавшего на дорогу оленя, а затем врезался в дерево. Это случилось на прибрежном шоссе, неподалеку от полицейского участка, и помощь подоспела незамедлительно. Как впоследствии рассказал врач, осматривавший мать после аварии, она встала, подошла к сбитому оленю, чтобы посмотреть, жив ли он, а потом стала вдруг оседать на землю, словно почувствовав головокружение.
Мэгги хорошо все это себе представляла, хотя и не была там. Она ясно видела свою маму такой, какой она была тогда – в синем платье и белых сандалиях. Был поздний июльский вечер, на небе светила полная луна. Мама сидела за рулем автомобиля, и ее длинные, немного выгоревшие на солнце волосы развевались на ветру, влетавшем в открытое окно. У нее был красивый загар, заметный даже при лунном свете, а губы были слегка тронуты розовой губной помадой. Так рассказывал о ней отец.
Мэгги иногда забывала, что она видела сама, а что знала лишь по рассказам. Ей казалось, будто все, что она знала о маме, она видела своими глазами. Однако, в действительности, многое из этого Мэгги всего лишь слышала от отца. Он часто говорил с детьми об их матери, с трудом привыкая к тому, что ее больше нет с ними. Что ее вообще больше нет.
Осмотревший маму врач сказал, что она в полном порядке. Никаких ран и видимых повреждений на ее теле не было. Терезе измерили давление и послушали сердце – все было в норме. Однако врач посоветовал маме дождаться приезда «скорой помощи» и поехать в больницу для более тщательного обследования.
В ответ на это мама только рассмеялась. Мэгги не понимала сейчас, рассказывали ли ей об этом, или эта картина сама возникла в ее воображении. Она видела голубые глаза матери и слышала ее негромкий смех. «Я чувствую себя отлично», – сказала мама и затем спросила обеспокоенно: «А что с оленем? Наверное, нам нужно вызвать ветеринара, чтобы облегчить страдания бедного животного».
Она подошла посмотреть на оленя – это была олениха с белым хвостом. И в этот момент с мамой что-то случилось. Она вздохнула и медленно осела на землю, прислонившись к дереву, – силы внезапно оставили ее, словно все пережитое оказалось для нее слишком большим потрясением: позднее возвращение домой при таинственном лунном свете, неожиданное столкновение с оленем, зловещий гул волн, казавшийся шумом в ушах…
Думая о матери, Мэгги наблюдала за тем, как фельдшер осматривал рану на голове отца. Все это время полицейские переговаривались между собой, обсуждая случившееся. «Око за око, – сказал один из них, – защищаешь убийцу – получай кирпич в окно. Семь мертвых девушек и один кирпич – такая вот арифметика».
– У меня двое детей, – резко вставил Джон. – Думайте, что говорите.
– Семь девушек… – повторил полицейский, не обратив ни малейшего внимания на его слова, и засунул кирпич в огромный мешок, предназначенный, как поняла Мэгги, для вещественных доказательств.
– Он ранен, – раздался женский голос. – Вам следовало бы проявить хоть немного сочувствия.
Голос был высокий, с южным акцентом. Мэгги с удивлением посмотрела на незнакомку, которую до сих пор почему-то не замечала. Она была в скромном темно-сером пальто, и у нее были прямые каштановые волосы, спадающие на плечи. Все это время женщина стояла у дверей, но сейчас она подошла к Джону, как будто хотела его защитить. «Кто она? – подумала Мэгги. – Детектив? Или, может быть, тоже адвокат, как и папа?» Она была красивая, и в то же время такая простая.