Конечно, такая любовь была невозможна, ее никогда не бывало в ее прошлом. Жизнь трижды доказала ей это. Но теперь казалось, будто изначальная, юная Стиви командовала ее взрослым существом, требуя той душевной близости с возлюбленным, которую она знала только у своих родителей.
Но теперь-то она взрослая. Она снова влюбилась, и к чему в страхе убеждать себя, что этого не могло случиться? Это случилось. Она была в отчаянии от того, что они покинули ее – улетели, и нельзя было остановить это – и она их отпустила. Сон до сих пор оставался с ней, перемешивая все ее чувства, словно она сходила с ума.
Она чувствовала присутствие в себе этого огня все то время, пока она плыла назад к пляжу, поднималась на холм и стояла под душем во дворе. В воздухе витал аромат поздних осенних роз. Она вытерлась полотенцем и босиком побежала в дом. Наполнила миску Тилли, но даже не стала готовить кофе и поспешила в студию.
Когда она вошла в комнату, это было похоже на ее сон: комната была полна солнечным светом. Это было солнце Хаббард-Пойнта… ясный, яркий, блестящий, ослепительный, сияющий, искрящийся, пылающий свет… окружавший ее своим блеском, почти ослепивший ее, когда она приблизилась к мольберту.
Стиви хранила все открытки Нелл в ящике комода, стоявшего возле кровати. Теперь она вынула их, прикрепила кнопками к стене за мольбертом. Это были открытки с замком Инвернесс-Касл, Лох-Нессом, птицами-тупиками с Оркнейских островов, низкими горами, окружавшими морской залив, детенышами тюленей на каменистых берегах Лэдапула и стаями гусей – силуэтов на фоне оранжевого заката на берегу западного Хайленда, и газетная фотография, из письма Джека, с водоплавающими птицами, погибшими от разливов нефти.
Теперь Стиви стояла у мольберта, устанавливая холст. Она была в джинсах и футболке из Тринити-колледжа, которая была на Джеке в тот вечер на пляже, когда они смотрели кино. Тилли растянулась на смятых белых простынях постели, нежась на солнце и поджидая свою хозяйку. Всматриваясь в открытки с неправдоподобно яркими изображениями, Стиви ощущала энергию не только для создания новой книги, но и для гораздо большего. Ее дом был наполнен светом. Внезапно она увидела саму себя – свой путь длиною в жизнь, извилистый и иногда мучительный путь в поисках любви, которая означала бы для нее все… Все это время она не решалась осознать это, пока сейчас не поняла, наконец, что ее путь ведет к свету. У нее было все: ее дом, живопись, ее истории и ее сны. Да, она отпустила Джека и Нелл, так уж вышло. Но она чувствовала – у нее есть крылья.
Она подумала о своем сне и поняла, что в нем отразились вся ее борьба и силы для предстоящего полета. Смешивая на палитре краски, она вглядывалась в фотографию, которую прислал ей Джек, в покрытых нефтью, мертвых и умирающих птиц. Над ними был написан призыв Нелл.
Стиви мгновенно пришло в голову название: «День, когда море почернело».
Глядя на тельца, склеенные нефтяной пленкой, она думала о черной птице своего сна. Она думала обо всех водоплавающих птицах, которых она может нарисовать: о моевках, черных кайрах, тупиках и гагарках, о качурках, буревестниках, кряквах, чирках, свиязях и о гоголях, куликах, сороках, о кроншнепах, перевозчиках, поморниках и олушах, о длинноносых крохалях, гагах и полярных гагарах.
Но ведь Нелл просила, чтобы книга была про уток, и Стиви остановилась на кряквах. Она посмотрела в справочник, чтобы убедиться в том, что они там обитают, – да, кряква водились в шотландских низкогорьях. А потом легкими штрихами Стиви изобразила пару этих водных птиц. Их история начала разворачиваться в ее сознании. Действие книги будет происходить в Шотландии – на маленьком острове на полпути к Оркнейскому архипелагу. Стиви представила себе чистый северный свет, северные сосны, темное задумчивое море. Она видела крякв – их зеленые переливчатые перышки на шее. Там, конечно, будет девочка, гуляющая по морскому берегу…
Это было все, что знала Стиви на данный момент. История уже складывалась в ее воображении, подстегиваемом открытками Нелл. Она коснулась кистью палитры и погрузилась в работу.
Работа с доктором Мэллори продвигалась тяжело, утомительно, но в конце ее брезжил свет. Мэделин было сорок четыре года, но она чувствовала, что впервые в жизни начала понимать самое себя. С аварией у нее ассоциировался эмоциональный страх; авария снова и снова возникала в ее ночных кошмарах и воспоминаниях. Встреча с Джеком что-то изменила в ней, придала ей сил и надежды поправиться.
Доктор Мэллори незаметно подвела Мэдди к пониманию того, что она испытывает нарушения, связанные с посттравматическим стрессом. Это был парадокс: она целиком помнила все события, слова и чувства, происходившие во время аварии, и одновременно они почти полностью стерлись из ее памяти. Оба эти состояния были одинаково реальны и постоянны.
– Я не могу ощутить своего тела, – спокойно сказала Мэдди однажды, осознав, что прошли месяцы с тех пор, как они с Крисом были физически близки.
– Расскажите мне об этом, – попросила доктор.
– Меня словно здесь нет, – сказала она. – Бывают дни, когда я чувствую только одно, только мой шрам как пульсирующую боль. Как будто это единственная часть меня, которая существует. Я люблю своего мужа, но я не могу разрешить ему притронуться ко мне, – она попыталась описать, какой онемелой и запуганной себя чувствует.
Она так забросила работу в офисе «Браун Девелоп-мент», что ее босс предложил ей уйти в отпуск или совсем уволиться. И она уволилась.
После нескольких сеансов, в течение которых Мэделин не смогла достучаться до своей памяти и, соответственно, ей было трудно описать аварию, доктор Мэллори предложила, чтобы они попробовали метод возвращения к нормальному психическому состоянию и восстановлению с помощью методики анализа движения глаз. Это было такое простое лечение, Мэделин не могла поверить, что это сработает.
Но она понимала, как сильно изменилась ее жизнь со времени аварии. Она стала замкнутой, как затворница. Крис был терпелив, но она понимала, что ему хотелось бы вернуть прежнюю Мэделин, и она делала все для этого. Мэдди скучала по самой себе.
Она сидела на диване в кабинете врача, и доктор Мэллори сидела напротив нее в кресле. Свет был приглушен. Доктор показала ей свою руку с двумя выпрямленными пальцами, сказав, чтобы Мэделин сфокусировала на них внимание. А потом доктор Мэллори начала все быстрее изменять положение пальцев, тогда как Мэделин следила за их мельканием.
Каким-то образом быстрое движение глаз имитировало состояние быстрого сна. Доктор напомнила Мэделин, что она должна ровно дышать, обращая внимание на ощущения в своем теле. Почти тут же Мэдди почувствовала ужасную боль в левом плече, приступ раскалывающей боли на той же стороне головы, жар в груди и ощущение, что ее торс беспощадно трут наждаком. Ощущения становились невыносимыми, потом ослабевали, они изнуряли Мэделин, а потом вдруг охватывали ее с новой силой.
Впервые, когда она ушла из кабинета доктора Мэллори, она чувствовала себя более живой и бодрой, чем раньше, насколько она могла вспомнить. Во время второго сеанса она ощутила те же самые таинственные приступы и сильную боль, а потом разразилась рыданиями – внезапно вспомнив, как она держала Эмму правой рукой, потому что левая, как она чувствовала, висела на каком-то сухожилии.