– Это ты, мам? – солидным выдержанным баском культурного человека, держащего всю ситуацию под контролем, спросил Алексей.
– Тебе плохо, мамулечка? – взволнованно пропищал младшенький – душа-человек Коленька.
– Что это было? – прошептала Надя, абсолютно не ориентируясь в происходящем.
– Ты о'кей, мамуленька? – настаивал Коля.
– Я тысячу раз просила обходиться без этих идиотских американизмов, без этих «упсов», «океев», «вау»!
– Мамочка о'кей, Коленька! – точно копируя интонации братика, подтвердил Алеша. – Ты, мам, прости нас, по-идиотски получилось.
– Но это работает! Это же работает, точно по расчету! – возбужденно запищал Коля.
– Так это вы мне устроили теплый прием в верхах? – наконец-то догадалась Надежда.
– Это мы не тебе. Мы решили, что если кто к нам полезет, ну, этот чебурах с косой, или кто еще, то мы сварганим такую штуку, что сразу сами проснемся, а он и шагу больше не сделает, ну вот как ты сейчас. Прости, мамочка, ладно?
– Неплохо, – похвалила Надя.
В ее ушибленной голове даже мелькнуло мимолетно воспоминание о гениальных детях индиго, получивших в процессе эволюционного скачка лишнюю хромосому. Или не лишнюю? Или не хромосому? На что-то, в общем, дети эти способны решительное и необычайное. Вот в два счета соорудили прибор, способный обезвредить супостата.
– А что это на меня вылилось?
– Просто вода! Чистая вода! – с готовностью успокоили сынульки.
– А по кумполу чем шарахнуло?
– Ведром! Пластиковым! Мы сначала хотели побольше взять, бачок эмалированный. Тогда б сильней стукнуло! И шумовой эффект…
– Спасибо, что на время испытаний прибора ограничились ведром. И «просто вода» – это тоже очень-очень гуманно.
Надя легко поднялась. Теперь, когда выяснилось, что ее только слегка и задело стандартное пластиковое ведро, изображать раненую было бы просто неприлично.
– Ну, спите! И помните – своих предупреждать надо. Иначе разразится гражданская война.
– Да мы внезапно… Случайно мысль в голову пришла… Думали, ты заснула… – провожали ее ангельские голоса.
Сну конец. Хворост
Очутившись в собственной спальне, Надя немедленно скинула с себя мокрую ночнушку, вытерлась досуха, натянула байковую пижаму и тут поняла, что конец. Сну ее пришел конец.
Она понуро потащилась на кухню. Если уж сон уничтожен на корню, надо чем-то заняться. Отвлечься. Вот, можно хворост к завтраку сделать.
Как она в детстве любила тоненькую английскую книжечку, в которой большое семейство пело, глотая слюнки: «Лимонад и хворост! Лимонад и хворост!»
Сейчас замесит тесто, все для него есть: яйца, мука, молоко, сахар, ложка коньяку, масло растительное, сахарная пудра. Наготовит огромное блюдо хвороста, и утром – немым укором…
Густое тесто месилось плохо, раскатывалось с трудом, и неутомимая кулинарка и чуткая мать в одном лице принялась тихонько плакать от нахлынувшего перечня горестных причин, внезапно оформившихся в усталом мозгу.
– Я так больше не могу, – вхлипывала она, обращаясь к благодарному слушателю Тихону, верно и внимательно глядящему на хозяйку. – Я на грани! Ничего себе летний отдых! Планировала же, что поедем все вместе куда-нибудь, где еще не были. Я здесь с ума сойду! Ни разу не выспалась по-человечески. Он же прекрасно знает, каково мне здесь одной! Знает, гад, и устраивает свои добрые делишки за мой счет. Он у нас добренький! На чужие плечи все взвалить – и можно быть добреньким. Тебя лишний раз в новостях покажут, интервью у тебя возьмут. А кто по-настоящему все это тянет?
Надя распаляла себя все больше и больше, с остервенением раскатывая плохо поддающееся тесто.
– И этот несчастный ребенок! Надо тысячу раз думать, прежде чем в такие игры с ней играть! Три месяца – и вали назад в свой занюханный детдом. Посмотрела, как люди живут, и хватит. И мы – тоже хороши! Расспрашиваем, лезем к ней. Надежду напрасную подаем. А если ничего у нас не выйдет? Это же запросто может быть, что мы потужимся-потужимся и так и не сообразим, кого это нам мужик напоминает, папа этот хренов! А она ждет, верит нам. И после всей этой трепотни ничего не будет, как приехала, так и уедет. А мы останемся со своими деточками свое добро стеречь! Тьфу! Он об этом не думает! Он, как подкаблучник, слушает свою сестричку-невеличку (тут Надя ухмыльнулась, вспомнив мощные Натальины габариты) и со мной не считается вообще. И никогда не считался.
Тесто, словно поняв, что шутить тут никто не намерен, раскатывалось на славу. Оставалось нарезать его тоненькими полосочками и завязывать эти отрезочки в узелки и бантики.
Эта самая приятная часть приготовления хвороста усилий никаких не требовала. Можно было уже спокойно присесть у стола. Тихон улегся у ее ног и в утешение лизнул ей пятку.
– Всех жалко, а всех не пережалеешь, – уже более спокойным тоном сообщила ему Надя. – И честнее бы было, уж раз взялись, удочерить ребенка и растить как свою, а не раскапывать мифических родителей. Нервы только ей трепать. Она уже такого натерпелась, что иной человек за всю жизнь не испытает. А мы при ней: «Лесинька, Колюнечка, Жоржик, ам-ням-ням!» А она одна-одинешенька перемогается, и ни от кого доброго слова…
Надя залилась слезами в три ручья, вспомнив страшные ощущения одиночества своего вполне, прямо скажем, счастливого детства.
Тихон поднялся, отряхнулся и встал ей на колени передними лапищами, заглядывая в глаза, словно раздумывая, какие меры придется принимать, но вдруг соскочил и направился к двери, виляя хвостом.
Надя глянула, куда это его понесло, и увидела нерешительно стоящую на пороге Лялю.
«Неужели она все слышала, – испугалась Надя, – этого еще не хватало, что ж это творится-то со мной такое!»
Планы и вещие сны
– Можно? – тихонько спросила Ляля.
– Конечно! Садись, – стараясь незаметно утереть слезы, велела Надя. – Ты что не спишь? Мешают они тебе? Лезут?
– Нет-нет, что вы! Совсем не лезут!
«Хорошо хоть, говорить стала, как нормальный ребенок», – подумалось Наде.
– Я долго читала, – продолжала девочка, – потом услышала… Ну, все это услышала…
– Не хило, да? Родную мать встретили с королевскими почестями! Скоро, чувствую, всерьез меня искалечат. Ненарочно, само собой. Так, в случайной детской игре. – Наде не хотелось распаляться, но ей казалось, что если она будет много говорить, то девочка, случайно услышавшая ее предыдущие монологи, лучше поймет, чем они были вызваны, и не примет ничего на свой счет.
– Вы не расстраивайтесь, – сказала Ляля, – мне с вами очень хорошо. Все вы очень хорошие. И не думайте о том, что надо будет меня возвращать в детдом и что мне будет потом плохо. Мне не плохо. Совсем немного, и я все сделаю сама. Сама себе все сделаю. Немножко еще дорасти осталось.